То, что я увидел, не умещалось и не могло уместиться в моей голове... Передо мной лежала справка из ЖЭКа, о составе семьи, моей семьи, проживающей в моей квартире. Меня там не было. Там была вписана только мать, в графах таблицы "члены семьи" было вписано: "проживает одна".

Чертовщина какая-то, все эти канцелярские формы. Формы. Тут я вспомнил про свой сето^*. Мысли о нем всегда успокаивала меня, особенно после уколов, от которых бросает в жар, сохнет во рту и гудит в голове. Я вспомнил о своем мече и решил снова взглянуть на него. Развернулся в кресле и, внутренне улыбаясь, подкатил к полке, протянул руку, нашаривая знакомый сверток...

Когда я перешел в девятый класс, как-то сразу вокруг не стало негодяев, мир начинал обретать спокойствие. И, что самое удивительное, у меня стали появляться друзья. Прочтенное когда-то воплощалось в действительность. Так я думал, я был почти уверен. Поскольку в это же время я начал употреблять алкоголь.

"Нам говорили, что вино святые пили без конца, что чарка крепкого вина была отрадой мудреца, но коль святые мудрецы всегда любили пить вино — зачем стремиться в небеса — мы здесь напьемся, все равно", — вот так воспел Ю Цунь подобное стремленье.

Во время дружеских попоек я ощущал потрясающее единение со своими собутыльниками, я чувствовал почти братство. Я был не просто не отвергаем ими — я был им почти равен, равен, как может быть равен богам простой смертный.

Более того, я вновь обрел Митяя, которого почти забыл, мы снова встретились, когда ему стукнуло семнадцать. Его семью переселили в соседний дом. Фортуна повернулась ко мне лицом. Вновь обретенный Митяй был отважен, силен и быстр. Он практиковал Кёукусинкай Будо Каратэ и был на пике своей формы. Я восхищался им. Он стал завсегдатаем нашего дома. Я стал завсегдатаем его компании. Друзья его были не менее спортивны.

Здесь я впервые ощутил вкус мести. Мы развлекались тем, что поколачивали окрестную шпану, причем зачинщиком драк являлся я. Подходя к объекту, засунув руки в карманы брюк, я толкал объект животом со словами "шел бы ты отсюда, парень". От такой степени наглости объект выходил из себя мгновенно. Попытки поставить меня на место сразу же пресекались появлявшимися "ниоткуда" моими друзьями. И с невообразимым запасом нравственной правоты (не обижай маленьких) объект бывал поколочен, иногда вместе со своими спутниками. Осечек не было.

Я и теперь ощущаю это время, как "золотое" — вино, сладость мести, равенство богам.

Время шло, болезнь прогрессировала, потом была операция. Неудачная. Золотой Век кончился.

Так, да где же он? Где же мой сето?

— Мама! Ма! Ты где? Ты не видела, я обычно здесь, на полке...

Мать у соседки, что ли? Вечно когда надо, её нет. Что ж, когда придет Мать, я спрошу у неё, не переложила ли она мой меч.

Опустившись в кресло и отдышавшись, я вновь уперся взглядом в справку ЖЭКа. Стоп. У меня должен быть паспорт, где все записано как положено.

Раздражение мое нарастало. Я обшарил все доступные для хранения документов места. Паспорта моего нигде не было. Раздражение сменилось возбуждением и азартом. Я искал и искал. Не было ни паспорта, ни свидетельства о рождении, ни военного билета, не было ни одного документа, относящегося к моей личности.

Более того, не было ни одного материального предмета, подтверждающего мое существование — ни фотографий, ни детских рисунков, ни, хранимых порой матерями свидетельств хорошей учебы в начальных классах. Не было ничего. Ничего.

К концу дня я так устал, что валился с ног. Прямо в одежде я упал на кровать и заснул почти мгновенно, без снотворного и обезболивающего. На краткий миг мой мозг озарила одна идея, простая и яркая. Я провалился в сон с непоколебимым намерением выполнить назавтра то, что задумал. Это раскроет мои глаза.

Ночью мне приснился ужасный, потрясающе реалистичный, но совершенно необыкновенный сон.

Я присутствовал на светском рауте (кажется, так называется party). VIP-сборище посвящалось культурному событию — выставке скульптурных работ, которая должна была состояться на следующий день. Люди, вне всяких сомнений, говорили по-английски. Я тоже. Я чувствовал себя американцем, именно американцем.

Не сразу обратил я внимание на одну особенность — впервые во сне видел себя не маленьким и больным, но высоким, стройным и гибким. Подвижность леопарда позволяла мне двигаться естественно в различных режимах.

Ведя светский трёп со своей спутницей — очень красивой хрупкой японкой (хотя, возможно, и кхмеркой), именно так и подумал я-во-сне: "Возможно, она кхмер, из Кореи". Перебрасываясь фразами об истории искусств, я настойчиво пробирался к хозяйке салона. Мне нужно было к ней. Тайная цель неумолимо, как мотылька к свече, влекла меня.

Приподняв пальчиком острый подбородок, второю рукой поперёк талии, она придерживала локоток, образуя, таким образом, раму, очень выгодно оттеняя красивую высокую грудь. Но не грудь интересовала меня более всего.

Вокруг нее стайкой вились журналисты. С напором сознающих свою цену носорогов, в ее обществе появлялись реальные джентльмены. Появлялись и удалялись со своей порцией её внимания.

На вид ей было слегка за тридцать. Фигура её представляла противоположность субтильным топ-моделям. Была она высока ростом, немного полновата, хотя, нет, она была красива красотой зрелой женщины, сильной, страстной. На ней было длинное, до пят, платье черного шелка, совершенно открытое сзади. Формы её заставили меня невольно сглотнуть воздух. Волосы были собраны под ажурной сеткой, густые, черные, они, казалось, готовы были вырваться наружу в любой момент. Но, каким-то чудом держались на месте. Слегка крупноватый рот очерчивала безупречная линия губ. Глаза полностью закрывали черные, непроницаемые для взгляда очки. Очки будто жили отдельной жизнью, переливаясь всеми оттенками черного, они казались глазами неземного существа.

Наконец и я попал в поле её внимания.

— Вы здесь? Я полагала, что Вы не появитесь.

— Как видите, — ответил я.

— Я жду Вас в четверть первого, — сказала она, чуть наклонив голову, развернулась на каблуках, всем видом показывая свое желание удалиться. Удалился же я, увлекая свою спутницу. Гейшу! Вспомнил название.

Дело наполовину сделано. Эндшпиль будет разыгран в четверть первого. Белые начинают и выигрывают. Мат в два хода, этюд в багровых тонах — вибрировало в моей голове, я был воодушевлен.

В 12-15 я был на месте, но уже один. Хозяйка встретила меня в том же наряде. Лишь запах духов, отдающих морским прибоем, стал вроде бы сильнее, хотя, может, самое её тело источало этот запах.

Без слов повернувшись, приглашающе качнув головой, она повела меня в одну из изолированных комнат.

Комната оказалась будуаром, отделанным бирюзовым атласом и бархатом. Альков, оформленный морской тематикой, увенчивал ложе античного стиля.

Подойдя к алькову, порывисто развернулась. Встав прямо передо мной, длинными пальцами с красивыми, слегка хищными ногтями, она скинула с плеч бретели, мгновенно оказавшись полностью обнаженной.

Шагнув из упавшего платья, босиком, она подошла ко мне.

— Ты красив, Шон, — прошелестела она.

Не снимая очков, моя художница начала умело раздевать меня. Я попытался снять с нее очки — она резко остановила меня. Взяв меня за руки неожиданно жесткими ладонями, опрокинула меня на ложе.

Когда, оседлавшая меня, моя возлюбленная, была почти на пике блаженства, она вдруг, неожиданно, одним движением, сорвала очки и сетку с волос.

Мир вдруг исчез, просто перестал существовать. Осталось лишь то, что явилось мне — ярко блистающий черным диском солнечного затмения ужасный лик, исполненный нечеловеческой ярости. Словно протуберанцы, черные и сверкающие, этот вселенский ужас обрамляли змеи, равных которым не было на Планете.

Я почувствовал, что цепенею, нет, нет, каменею! Последней угасающей мыслью, осветившей разум, было то, что на выставке я буду одним из лучших экспонатов.

Очнулся я в холодном поту.

По ту сторону вагонного стекла пролетал совершенно не английский пейзаж, по эту сторону окна были одни японцы, говорившие по-японски, сам поезд был другой, не тот поезд, в который я сел в Лондоне, а японский высокоскоростной экспресс, из числа тех, что обслуживают агломерацию Кейханшин (Киото, Осака, Кобэ) — об этом гласили исполненные на японском таблички. Странное безразличие и усталость навалились на меня и уже не отпускали. Я провалился в сон-небыль.

Я стоял, рассматривая странноватую кредитную карточку Bank of Moscow, и, что самое удивительное — я был очень мал ростом, будто мне внезапно отрубили ноги. Маленькие ладони с недоразвитыми ноготками-лопаточками, кривая спина, уродливые расплющенные ступни, всё это, всё тело целиком, ныло, боясь совершить какое-либо резкое движение, но и находиться в неподвижности, оно не могло сколько-нибудь долго.

Подняв глаза, я увидел незнакомую молодую женщину. Заметив меня, она подошла, изобразив в наклоне воздушный поцелуй, и грациозно выпрямила красивое высокое тело. Мимолетно откинув голову слегка назад и вправо, она улыбнулась безумно свободной и прекрасной улыбкой, обнажив красивые ровные зубы. Сказала "Привет!", оглядывая меня. В отражении совершенно непрозрачных очков-сфер ясно был виден подходящий высокий мужчина с покатым лбом и насуплено-затравленным видом. Женщина подняла на него спокойный взгляд.

— Чего ты пристаешь к моей жене, урод?

— Извините, — ответил я, сутулясь, и поворачиваясь от него через левое плечо, всем своим видом показывая желание сразу же удалиться, — извините, я только спросил который час.

Когда я сделал почти полный поворот, я уже знал, что мужчина находится на одной со мной линии, повернувшись ко мне фронтально, и что он переводит презрительный взгляд с жены влево-вниз — на меня, но чуть повыше моей головы.

Я уже был на линии атаки. Сделав неловкое движение, якобы оступившись, стал резко падать с доворотом и опусканием тела вниз. От непривычного движения ноги взвизгнули мерзкой болью, я погасил импульс, не прекращая смертоносного движения. Удар "Падение Ястреба" быстро и незаметно для окружающих сломал ногу мужчине в коленном суставе. Мужчина хрипло заорал каким-то одним звуком и начал заваливаться на здоровую ногу.

Изобразив крайний испуг, я неуклюже ринулся ловить падающего, чем только усугубил падение.

— Что с Вами? — дрожащим голосом произносил я, когда мои вновь обретенные, слабые, очень короткие, недоразвитые руки уже сделали свое дело. Мне не нужна была мощь, скорость моих настоящих рук.

Мужчина упал ничком, как мешок — из его сонной артерии, перерезанной моей кредиткой, уже толчками выходила ярко-алая кровь — и задергался в агонии. На крик "помогите!" уже сбегались люди, не обращая на меня никакого внимания. Протекая сквозь толпу, я давал ей насладиться зрелищем. Через сорок восемь секунд, которые отмерил мой внутренний таймер, меня уже на месте не было.

Несколько минут после пробуждения я сидел с закрытыми глазами, потом открыл их и уставился наружу.

Снаружи проплывал гигантский, почти пятисотметровый "брус" вокзала в Киото. Я знал и любил это здание, прорезанное "горным ущельем" — перекрытым стеклянным сводом гигантским атриумом, под которым висит "воздушный мост" — галерея, откуда открывается вид на внутреннее пространство и древнюю столицу. Всё здание — японский мегаполис в миниатюре. Двадцать этажей, три из которых — под землей. Отель, универмаг, торговый пассаж, музей, выставочные галереи, офисы. Здесь и американский шоппинг-молл, и узкие улочки средневекового европейского города, и, конечно, холмы традиционного японского парка.

Словно во сне, спокойный и опустошенный, я поднялся, и вышел из вагона, по пути улыбнувшись в поклоне стюарду, сказал "аригадо"^*. Поймал взглядом вполне уместный здесь "Вид Фуджи во время шторма" над дверью.

Зачем-то пошел в кассовый зал. Бесшумно открывшиеся двери пропустили меня внутрь какого-то слабо освещенного, покрытого нейлоновым туманом пространства.

Людей здесь не было, лишь впереди, на неподвижной ступени эскалатора, едва освещенный падающим сверху светом, сидел ребенок, мальчик. Мальчик сидел в позе лотоса. Это был мой сын. Элвин, Элвин Арчер^*.

— Почему ты? — Спросил я приблизившись.

— Мы решили, — улыбнулся Элвин, — что тебе так будет проще.

— Как я оказался здесь, в Японии?

— Для этого мне пришлось на время стать рыжеволосой женщиной на другом краю Земли.

— В "Хейли'c"? — я посмотрел на свои кроссовки.

— Да.

— Кто такая Горгона Медуза?

Элвин слегка запрокинул голову, чуть закатив глаза, будто восстанавливая в памяти что-то, и тоном профессора Руттенберга стал цитировать:

— Сама Медуза — персонаж хтонический, представляет собой один из аспектов Ужасной Матери, то есть опасного, но плодотворного бессознательного. В архаике известно, по крайней мере, три облика медузы, где ей придаётся: то туловище лошади, то гарпии, то женщины. Но, изображение головы почти всегда неизменно — это фронтальная архаическая маска, соединявшая черты несоединимого: солнечного диска или льва в обрамлении развевающихся змей. Волосы-змеи выдают в ней и лунную символику, напомню, что Луна — планета Анимы. Камень в данной ситуации означает отсутствие дальнейшего развития и жизни, консервирование. В силу своей абсолютности камень представляет законченность формы. С одной стороны это тотальность, целостность, но с другой, в силу амбивалентности любого символа, — остановку и прекращение жизни.

— Стоп, а на самом деле?

— Другая ипостась Создателя. Он ведь не только животворящий, — Элвин лукаво подмигнул.

— Послушай, там ведь есть еще и сестры Горгон, как их, Грайи, на троих — один глаз.

— Мы не копируем сюжеты, мы решили пренебречь личной встречей с ними.

— Медузу действительно можно убить?

— Можно отделить голову.

— Зачем отделять голову и кто должен стучать копытами — об этом говорил мне Зевс.

— Должен родиться Пегас, новый Пегас, человечество должно вступить в новую эру. Цивилизации умирают потому, что им становится не о чем писать.

— ...

— Кстати, это нужно и тебе — всякий, кто посмотрит в глаза Медузе, увидит мир и себя таким, каким все это является на самом деле. Ведь ты хочешь узнать истину?

— У меня должно быть защитное зеркало, щит.

— Оно у тебя уже есть. У большинства смертных оно есть.

— А меч?

— Меч? Меч-то вот он, — Элвин, в котором я все больше видел Гермеса, протянул руку влево и указал на самурайский меч, который как-то незаметно был между нами.

— А что, где..., — подняв глаза от меча, я увидел светящийся шар в руках Гермеса-Элвина, — что у тебя в руках?

— Гласс Грай, стеклянный шар, Стеклянный Шар Грай. Возьми его, он поможет тебе найти Горгону Медузу, — и Гермес протянул мне Шар.

Правой рукой я принял Шар, левой — прихватил меч. Одним движением я встал. Встал, точнее, приподнялся в воздух и Элвин, ставший, казалось, взрослее — тонким и гибким юношей. "Настоящий эльфийский лучник"^*, — подумал я с гордостью.

— Прощай, — сказал Гермес.

— Прощай, — ответил я.

"Убивать — мое движение себя. Убивать — мое открытие себя. Мостик к давно забытому рождению. Как во сне — сколь прекрасен убийца в своем совершенстве посреди великого Хаоса... Убийца — изнанка Создателя. Эта великая Общность, когда Восторг и Уныние сливаются воедино...

Убить Медузу. Красота того мира, когда, ахнув, она отпрянет, заворожила меня. Ибо нет на свете стыда сильнее, чем смерть.

Она скорее похожа на человека, радующегося тому, что его убивают; какое-то странное задумчивое спокойствие появилось в ее глазах.

На острие моего клинка чувствовалась одна тяжесть умиротворения -— тяжесть обрушивающихся лавиной золота, серебра и парчи. И клинок убийцы, как это ни странно, будто удерживал изо всех сил эту уходившую душу. Непревзойденная красота, и — жестокая красота в этом стремлении удержать..."

Улетевший Гермес оставил после себя едва слышный серебряный звон. Я опустил взгляд на Шар. Казалось, он поглощает меня целиком. И вот я уже в зале для кендо, в известном мне додзё.

"Вот ветер принесло из царства мертвых.

Плод неба сумрачного — Солнце

под ветром западным

во всем своем сияньи закатилось

(сияние порока наполняет нас,

мерцая сквозь призывность этих форм):

Чужое людям всем

Чужое всем богам

во всем теперь подобное цветку

скатилось с грохотом.

Навстречу зреющему — выйди

и силой этой на мгновение заплачь,

и скорбью этой навсегда убей"

В пяти шагах передо мной, в дза-дзен, в белом кимоно, опустив взор, сидит человек, рядом с ним лежит меч, малый меч сето^*. Подойдя на расстояние, достаточное для "поединка сердец", я опустился перед ним, положив свой дайто^* перед собой. Человек этот — я. Только маленький, уродливо сложенный, с короткими пальцами, ноготками-лопаточками — тот, кем я был в последнем сне.

Я-из-сна начал медленно поднимать на меня глаза — Медуза явно не спешил применить свой испепеляющий душу взгляд.

"Однако сейчас — пора исцеления. Исцеления от ожидания, избавления от противления, спасения и от всех обещаний; но его сердце — сердце убийцы, и это время его не тревожит. Ему все кажется бесполезным. Он не сможет бросить свое тело в этом месте, потому что презирает страсть к избавлению. Он убивает не для того, чтобы цветок снова принял форму цветка".

Тонкий голос моего клинка ещё не успел отразиться от сёдзи^*, когда голова Медузы с глухим стуком упала на пол. Клинок скользнул обратно в ножны еще раньше.

Теперь, когда исполнилось предначертанное богами, оставалось только выполнить долг перед самим собою. Взяв за волосы, прикрыв глаза, сосредоточившись, я поднял голову на уровень своих глаз. Нужно посмотреть в лицо...

Продолжение следует...

^*Глоссарий