Rambler's Top100
 


Глава третья, первое ошибочное избавление от страха
И там я открыл для себя слова,
которые написал ты, Уильям Блэйк,
они запали мне в душу

Эксабуто*

— А ля Гер, ком а ля Гер! О, о, о! Когда твой друг в крови — будь рядом до конца! — я помню, как сладко ныло под ложечкой от этой песни, и какую невероятную притягательную силу возымела надо мной эта история.

Я достаточно рано научился читать — к шести годам. Однако же, именно читать начал в классе четвертом, читать "запоем". Первым автором, которого я прочел, стал А. Дюма-мэтр. История о трех мушкетерах и Д'Артаньяне стала первым прочитанным мною романом.

Прежде я читал заголовки "правд", плакаты, вывески и прочую "наглядную агитацию". Я уже тогда чувствовал, что в словах, облеченных в плоть алфавита, скрыта настоящая-пренастоящая правда, суть.

С трех лет отставая в росте, я рос слабым и болезненным ребенком, у которого не было друзей. Я находил себя в уединенных занятиях, не требующих физического здоровья. Взрослые неверно определяли во мне зачатки лидера — лидером я не был. Я, безусловно, привлекал внимание сверстников, как привлекает внимание тот, кто не в состоянии от этого внимания избавиться. Внешнее постоянное мельтешение детей вокруг моей персоны, трактовавшееся как какое-то проявление моего над ними лидерства, было просто поиском повода, чтобы дразнить, обзывать и унижать. То буйство духа, заложенное в детях, и не могло проявляться иначе — взаимоотношения в раннем детстве зачастую зиждутся только на физическом превосходстве.

Первые три школьных года проскочили мимо, почти не оставив следа. Я продолжал читать, теперь уже учебники, но в них не было праправдошной правды. Обладание аналитическим инструментом в виде умения достаточно бегло читать, писать, считать, сделали меня первым учеником в классе. Учителя обращали на меня повышенное внимание. Они, в меру сил, не позволяли моим школьным товарищам открыто издеваться надо мной. И это делало издевательства неявными, изощренными. Более иезуитскими.

Преподаватели, сообразуясь общественной моралью, настаивали на том, чтобы я непременно "помогал школьным друзьям в учебе". Сами же "школьные товарищи" постоянно тонко намекали мне, что в обмен на решение за них школьных заданий, не только сами не будут трогать меня, но и оградят от своих "коллег". В моей памяти нет ни одного случая, когда бы они сдержали слово. Я не верил им, я их боялся.

В редких случаях я пытался оказывать сопротивление, безуспешное сопротивление, и вот уже здесь бывал бит, но не с детской беззаботной легкостью, а с пробивающимся на свободу взрослым цинизмом. Однажды я сделал клинок — просто заточил один конец сталистой проволоки напильником, из другого — свернул плоскогубцами гарду. Я принес его в школу с твердым намерением убить одного из "товарищей". С перекошенным от решительности лицом я загнал его в угол — никто не посмел мне помешать — и не смог нанести удар — я посмотрел в его глаза. Я увидел в них страх, жидкий и липкий, бросил свое "оружие" и ушел домой. Он часто впоследствии бахвалился, тем, что смог выдержать это испытание, продолжая измываться надо мной, но только в составе какой-либо группы. Помеченный моей, пока еще детской, жаждой мести он был уже не жилец — через двенадцать лет его зарежут в пьяной драке.

Потом мы переехали — наш поселок сносили, жильцов переселяли в новые дома растущего молодого города. Там я записался в библиотеку, и первым меня нашел Отец, то есть Отец Александр, то есть Александр Дюма-отец.

Вот что мне показалось правдой — вот как должен быть устроен мир. Один — за всех, и все — за одного. И хотя у меня самого и не было друзей, но раз так написано в Такой книге, значит это не может не быть правдой.

Пусть пока все только на бумаге, теперь я твердо знал, что есть дружба. Я упивался романами Дюма, приключениями четырех друзей-мушкетеров, Эдмона Дантеса, Шико, Генриха Наваррского и других. Словно сосуд, я наполнился до краев, когда прочел 48-й том. Я знал, что придут иные времена, они придут — не могут не прийти.


Странная история Кастора Троя и Шона Арчера, глава III
"Где ты, отец мой? Тебя я не вижу,
Трудно быстрей мне идти.
Да говори же со мной, говори же,
Или собьюсь я с пути!"

Уильям Блэйк

Они придут — не могут не прийти. После того, как я оставил руководителям групп тайные знаки, призывающие к встрече на конспиративной квартире, пошли вот уже вторые сутки.

По утвержденному плану я рванул в Лондон — это первый этап — три дня, далее, как говорится, я был процессуально свободен. Из заботливо оставленного тайника в Хитроу я выудил все необходимое, чтобы через некоторое время стать почти полноценным кокни.

Вот теперь валяюсь в мерзенькой конспирушке в Сохо, в двух шагах от Шафтсберри Авеню. Чувство юмора моих коллег не подводит. Обшарпанный нумер на третьем этаже с неоткрывающимися фрамугами и начинающимся недалеко китайским кварталом. Но над кроватью — махонькая репродукция Хокусая, кажется, эта вещь называется "Вид Фуджи в дождливую погоду". Дую их хваленый Гленливет* лежа на кровати, и думаю о том, что он, сука, все-таки туманный, этот Альбион.

Приятной истомой растекся по жилам второй глоток виски. На секунду почувствовал себя Герцогом Монмаутом*.

Ничего не упустил. В Cabaret Mechanical Theatre, здесь, рядом, в Ковент-Гардене, Потом на углу Виджмор Стрит и Портланд Плэйс, затем в дыре в Бермондси, слазил на Лондон Ай, потом на нем же и прокатился — 125 метров. Кинул "анимашек" на "мыло". Пошарахался по городу, как наверху, так и в Тюбе — метро, примечал, рубил хвосты — чисто. Затем зарулил в Бритиш Мьюзеум — практически только для своей души.

Агентурная сеть построена по принципу китайских триад: члены троек знают только руководителя своего звена, руководители звеньев знают только агента-координатора и не знакомы между собой. Организационно система не давала сбоев, а если и давала, то мы без особого труда иссекали ненужные члены, чтобы на их месте выросла молодая поросль Гидры. Но настоящей жемчужиной моей креатуры стал Найджел Трой, тогда еще двадцатишестилетний брюссельский хакер. Мы с ним проворачивали практически неосуществимые операции, с ним я дорос до шефа-координатора, ему было разрешено создать вторую линию агентурной сети...

Год назад он вышел из-под контроля, совсем. Отпочковавшуюся маленькую гидру решено было выжечь каленым железом. Мы шли за ним по пятам, наступали на пятки, а он на полшага нас опережал, два дня назад — его, наконец, опередили наши люди.

Устроившись поудобнее и сделав еще один маленький глоток, отставил бокал и отдал себя во власть Морфея — для меня это не опасно — от силы 10 минут. Герцог Монмаут, какого-то там Генриха, или не Генриха...

"...сын не какого-то там Диктиса — крутилось у меня в голове, когда я шел к дворцу Полидекта. И хотя прошла всего лишь пятнадцатая весна, я знал, что это вовсе и не дворец, а грубо сложенный очень большой рыбацкий дом правителя Серифа, все мужчины которого были рыбаками, их отцами или сыновьями.

Соленый морской ветер, полный утренней свежести, пряного запаха моря, криков чаек и шума листвы кипарисовой рощи, приятно холодит под хитоном гибкое, сильное тело, равному которому нет на всем этом маленьком острове.

Единственной действительно дорогой принадлежностью острова была статуя Аполлона, вдохновенно исполненная, выкрашенная в естественные цвета человеческого тела, не иначе как на Крите, либо в Афинах. Гордо вскинув взор, он смотрел куда-то выше меня.

Куда-то выше меня, только мутным взглядом посмотрел и Полидект, когда я вошел в его покои. Длинное, вытянутое, какое-то лошадиное лицо, толстые губы, в волосах седина, широкие руки лопатам подобны. И потянул своим низким, гулким как из трюмовой бочки голосом, растягивая слова, словно что-то при этом жевал.

— Сыну богов недостойно сидеть беззаботно на камне, глупой гагаре себя уподобив. В годы иные и смертных отцов сыновья были готовы прославить себя и отчизну.

— Готов я свершить, что велит мне правитель Серифа, — ответил, я сам, почувствовал спокойный холодный свой тон.

— Сердце, я верю, твое пред опасностью дрогнуть не может. Горгоны Медузы глава доказательством славы послужит. Сыну Отец-Громовержец поможет, я знаю".

Я знаю, пора вставать, эхом слова на слова ответил внутренний голос, служащий мне будильником. Слегка приоткрыв глаза, я остановился и не стал открывать их полностью, чтобы суета мира не мешала мне.

Почти уже проснувшись, но, оставаясь в узкой расщелине между сном и явью, я окинул ментальным взором действительность: чужих не было, только свои, свои, помеченные принадлежностью к одному делу. Их много, и они были еще до того, как прилетел я.

Свои. Я уже знал, ЧТО буду делать: вылив остатки виски в унитаз, спустил воду. Бутылку — на пол, аккуратно в тайник убрал комп, снял ботинки, оставил их у кровати, закрыл туалет снаружи известным мне способом, чтобы казалось, что изнутри. Вышел, не заперев двери. Оставил табличку "не беспокоить".

Вышел в коридор — фрамуга там отрывается на внутренний огороженный дворик, не снабженный камерами слежения. Вылез, и, пройдя по карнизу, спрыгнул прямо в носках на брусчатку.

Я не пошел в Чайна-таун, где проще и легче затеряться, нет, я прямо в носках порыл в дорогущий "Хейли'c" рядом с Национальной галереей. У меня была не засвеченная карточка "Диннер'c клаб". В "Хейли'с" я прикупил на замену ветровке, джинсам, толстовке с портретом Че Гевары: "кодак", широченные шорты, здоровенную футболку, бейсболку с лейблом Нью-Йорк Сити. Всё — в десятеро дороже, чем в Китайским квартале.

Когда я попросил кроссовки, эта рыжая бестия впарила мне страшно дорогие "Адидасы". Какая-то совсем новая, почти космическая разработка, какой-то там Эйр... На вопрос почему я босиком, я ответил, осмотрев её ноги, что и ей не мешало быть ближе к природе. Переобулся сразу же, заодно сменив носки.

Прощаясь, я пристально глядел в ее глаза, произнося Формулу. После того, как закроется за мной дверь, она, хоть убей, не сможет описать мою внешность.

В ближайшем пабе, в туалете, я переоделся и превратился в стопроцентного молодого развязного янки. На выходе из паба мой взгляд остановился на неизвестно откуда взявшемся здесь Хокусае — "Вид Фуджи на фоне распустившего хвост павлина".

По пути я купил, якобы для изучения, карту Лондона, номер Лондон Спорт-Ревью за сегодняшнее число, в котором должна быть опубликована ссылка на план Би, в случае непредвиденных обстоятельств.

Здесь я заметил то, что мне нужно — серебристый "Бентли" с нечетными номерами — остановился — за рулем стриженая леди в безупречном оливковом костюме, порывшись в сумочке, порывисто вышла и столкнулась, якобы случайно, нос к носу с "беззаботно" идущим мной. Несмотря на весь её аристократизм и невозмутимость, через секунду я её взял. Болтая ни о чем, мы покрутились по Мэлл, Бёрдкэйдж Уолк, Букингем Палас Роуд, Виктории Стрит. Вроде не пасут.

По дороге я первым делом заглянул в "Ревью", на третьей странице — очень скупо — в шифрованном виде "Найти Горгону Медузу". Вот тебе и сон в руку: Полидект с лицом Виктора Лазара посылает Персея за головой Медузы. Взглянув на брелок на лобовом стекле, я похолодел — крошечная золотая фигурка в крылатых сандалиях — вестник богов — Гермес.

Леди высадила меня возле Моего Места. Через минуту, немного недоумевая, что она тут делала, она будет возвращаться через Нью Бонд и Оксфорд Стрит к своим делам в Холборне. Я же, пробираясь к тайнику, вспомню вдруг картину не то итальянца, не то фламандца из Британского Музея, виденную мною вчера, где Персей кладет толпу головой Медузы, взяв её за волосы-змеи. Прежде, думая о Медузе, я вспоминал скульптуру на площади Консерватории в Риме — она мне всегда казалась женщиной страдающей оттого, что у нее на голове поместили порцию спагетти.

Никакой Медузы, никакой Горгоны, ничего подобного в других сочетаниях в оперативном деле не было, не было ничего похожего и у Найджэла, я бы знал. По большому счету, вот это я знал уже наверняка, нужно было готовиться к тому, что меня сольют. Но где-то внутри я был уверен, холодно и твердо, что смогу их опередить. Опередить и победить.

Шмотки свои прежние я отдал с развязным "Простите, сэр, это не Ваше?" вполне молодому еще бездомному, дремавшему на скамейке в Регент'c Парк. Сумку из Хейли'c отдавать не стал — там было кое-что из моего личного тайника.

Прямо перед часом пик я спустился в Тьюб на Эустон Скуэа и, уже не кружась по городу, рванул прямо на Чесмэн. Устроившись поудобнее в кресле, вытянув длинные ноги, прижав к себе пакет из Хейли'с. К часу пик, в Тьюб повалили лондонцы, будто волны, гонимые прибоем.

"Волны, гонимые прибоем, направляемые рукой Посейдона, неумолимо собой наполняли суровую бухту. Пологом туч, устилают дорогу Великому Зевсу, ветры морские и ветры пустынь. Здесь, одинокий воззвал я мольбой к Громовержцу, здесь внял я впервые Отца своего:

— Воля моя пусть свершится, забудь обо всем и исполни знамение, данное свыше, сам Полидект же всего лишь игрушка моя. Оружье, сандальи и щит, уменье и хитрость — дадут тебе боги через Посланца — Гермеса. Лишь после того, как ударит копытами тот, кто родится, будет свободен и волен мой сын"

Когда это успел вспомнить Павсания, которого брал в руки лишь единожды? — просыпающееся рациональное сознание сразу подсунуло необходимое объяснение смысла пришедшего сна. Легкое покачивание электропоезда, гул незнакомых голосов, вновь погружали меня в сонную лощину. Когда же я открыл глаза, освобождаясь от дремы, то, с непередаваемым ужасом, вновь плотно закрыл их, поскольку то, что я увидел, не умещалось и не могло уместиться в моей голове...


Продолжение следует...


*Глоссарий

КиноКадр | Баннермейкер | «Переписка» | «Вечность» | wallpaper

Designed by CAG'2001-06
CP 2006
©opyright by Сон Разума 1999-2003.
All rights reserved.
обновлено 29/10/2006
отписать материалец Мулю
  SpyLOG
За материалы сервера администрация сервера ответственности не несёт, любые преднамеренные или непреднамеренные аналогии с реально существующими людьми по поводу написанного здесь должно признать коллективным бредом автора и читателя, за что считать их обоих организованной группировкой с насильственным отбыванием принудительного лечения в психиатрическом заведении по месту жительства.
Все материалы являются собственностью их авторов, любая перепечатка или иное использование разрешается только после письменного уведомления. Любое коммерческое использование - только с разрешения автора.