Милый мой!

Я очень волнуюсь за тебя. Когда я затягиваю туже пояс моего пальто, пальцы срываются и дрожат. Я очень боюсь за тебя. И этот страх, он медленно превращает меня в бессловесную тень; так вот, пока я ещё в состоянии написать тебе пару строк, я хочу, чтобы ты знал, как мне тебя не хватает. Я достаю ключи от своей двери, и мне кажется, они слишком тяжелы для меня. Пока я протягиваю руку к замочной скважине, меня не покидает ощущение, что ключ не подойдёт. Я даже замираю с ключом в руке, чтобы позволить этому чувству овладеть собой. Я стою перед чужой дверью, дверью, которую никогда не видела, слышу незнакомые запахи, грохот старого лифта, чью-то тяжёлую поступь за соседней дверью.

Когда я выхожу на улицу Сен-Жермен, зябко поднимаю воротник и прихлёбываю на ходу дешёвый кофе из белого пластмассового стаканчика, я стараюсь прятать чёрные пятерни — но не могу: рукава слишком коротки, внутрь, до самого локтя, проливается ветер. Иногда меня покачивает — но это не от плохого кофе и крепких сигарет, а от нашей безымянной серости. Отчего я всегда говорю только о себе? Отчего, моя любовь, я не спрашиваю, как ты живёшь там, вдалеке от мелодии нашей осени?

Пусть исписан последний чистый лист к тебе, это будет только лист каштана этой осенью. Пусть истрачен последний луидор, в шляпе клошара есть ещё немного для нас. Пусть истаяла всякая связь между нами — но кроме логической, мон ами, кроме логической. Бюллетени не сгорят. Полотенце не охладит лба. Февраль никогда не кончится.

Галочка