Иван Железнов очень любил проводить через себя разные энергии, именно это он знал про себя доподлинно. Винить тут было некого, кроме, может быть, его жены, Марвы, сырой и дебелой женщины, которая в момент процедуры Ивана, несусветно растягивала в разные, противоположные стороны свои косы (замечательные косы), вызывая и любя в себе это привычное ощущение, и сладострастно урча, повизгивала: "Ванечка, гипнотизируй меня, видишь я какая, давай, давай еще сильнее..." и при этом таскалась вокруг его туловища с неземной, в общем-то, скоростью, хотя утверждать это можно было только условно-относительно.

Трудно сказать, кто научил Ивана такому взгляду на себя, всего непонятнее было как он, Иван, истово любил радио: "Я люблю радио как понятие", — втолковывал он Марве, разгоряченный водкой и еще чем-то неуловимо волнующим, льющимся отовсюду на Ивана, казалось, даже многочисленные тараканы постоянно несли ему собой какую-то скорбную и важную новость, дробно разбитую, а, может, постоянно ткущуюся этим беспрерывным и пугливо-отвязанным снованием.

Тяжело, но, вдохновенно глядя через глаза Марвы, Иван четко выстукивал, формулировал, поигрывая смыслами, основные задачи, приносимые ему энергиями и еще, конечно, понятые им как свечение... "Делание", — говорил он, — "невозможно без неделанья, а так же и наоборот". Многое, многое из сокровенного, звучало ночами в этой избе, и один бог знает какие тайны окутывали сумеречное сознание Ивана. Часто возвращаясь к теме радио, Железнов и Марва с недоумением оценивали дерзкий и неуютный посыл мира о том, что радио есть не везде, ну то есть буквально, не присутствует повсюду. "А как же мы, а как же внутри нас?" — ворочалось в голове супругов". Иногда, после исступленного повторения этой задачи приходил ответ, ясный, короткий, но очень быстрый, как радиоволна, не оплодотворившая приемник.

Телевидение, телевидение было реальным и информационно-емким ответом, однако телевизор в доме не смотрели, перепугавшись насмерть однажды какого-то лица на экране. Иван, как человек интуитивный, любил не подходить к телевизору с солнечной стороны, а ночью про него реально, из-за страха, забывали.

Тревожно-сладко тянулись периоды времени и их переменчивость и взаимозаменяемость непостижимо и постоянно маскировала всю картину бытия, тем более, что гипнозы удавались все лучше и лучше, что не могло не сказываться на проводимости Ивана и сложности ключа восприятия Марвы.

Проще говоря, братцы, узы этого творческого союза стали символизировать матричную обусловленность познания лучше, чем где-либо. Надо сказать, что Железнов мог, на потеху Железновой, изменять до неузнаваемости, до садисткой дикости свой земной физический облик, но делал это шутки ради, намного, намного опережая свое время, куда и ушел однажды, окончательно и бесповоротно.

А мы понимаем, что эта история получит другое развитие...