Ввиду своей откровенности я был абсолютно уверен в достоинстве чего-то большего, нежели какой-то там карусельный глюк с калейдоскопом, пусть и неплохого качества. Захваченный этим противно скрежещущим коловращением и преодолевая рефлекторное сжатие, я постарался ещё более максимально расслабиться и полностью отдаться вдруг резко усилившейся жажде движения, начиная уже понимать назначение центробежной силы, призванной очистить меня от всего старого и отжившего, что я в своей порочной склонности к привычкам всегда старательно обновлял, пряча от себя его естественное разложение под новенькие цветастые обёртки.

С вытесненным от усилившегося давления дыханием, я с интересом и некоторой жалостью наблюдал, как какая-то часть меня, действительно довольно жалкая, активно сопротивляется очищению, цепляясь за, казалось бы, давно забытое, но, видимо, не до конца пережитое, и испуганно обрадовался силе выдавливаемых эмоций, ожививших коросту прошлого, которую сдирала с меня уже по живому нарастающая центробежность. Боль не пугала, и, принимаясь мной в своей таковости как часть меня самого, целиком и полностью, она исцеляла. И вот, когда отлетевшая шелуха обнажила мою беззащитность, когда освобождённая боль расколола вдребезги скрывающий её щит, в стробоскопной неподвижности затвердевшей от скорости зелени, в сплошном и невыносимом в своей бесконечной монотонности звуке ко мне пришла, наделив своим качеством, терпеливая торопливость или торопливая терпеливость, или это было что-то ещё — сложно сказать — всё так перемешалось, что в одном я вдруг ясно увидел другое, а в другом — его противоположность, и не было между ними разницы, не было вообще никакого между. Я счастливо растворился в целостности и всеохватности. Вмурованный в центробежность, у меня не получилось радостно рассмеяться.

Вслед за моим качественным обновлением движение сразу перешло в свою инерцию, и очистившийся звук постепенно выстраивался в своей начальной интонации. Я прислушивался к тому, как моё состояние до мельчайших подробностей отражает все цветовые нюансы самых скрытых обертонов, как неожиданно уловил какие-то особые ощущения. Они быстро усиливались, и их локальное перемещение очень чётко синхронизировало себя с определённым местом в окружающем пространстве. Нежные изумрудные переливы, вплетённые в основное движение звука, обозначивали его исключительно ярким и чистым цветовым звучанием. Пока я наблюдал за тем, как эта загадочная область медленно перемещается мне за спину, в моих обострившихся ощущениях стало что-то проявляться, и я уже точно знал, что я смогу увидеть, когда это место вновь выплывет уже по правую сторону от меня. Медленно показываясь в крадущемся пространстве, он зарождался в изумрудной дымке, захваченный вихревыми каркасами звука. Во фронтальном перемещении его очертания становились всё явственнее, и вот уже окончательно оформившийся образ замер прямо передо мной, скинув дымчатую пелену и поставив звонкую стальную точку — цзынь: Всё замерло, заглоченное неподвижностью, и повисло в звенящей тишине. Я сокровенно любовался искрящейся серебристостью и гармоничной простотой его пропорций.

Опыт всех семидесяти трёх, прожитых мной: Минуточку. Извините, тридцати семи. Чертова карусель! Так вот, весь мой опыт говорил мне — то, что, однажды началось, должно иметь и своё завершение, и, по-моему, оно никак не должно быть таким повисшим. Поэтому я спокойно любовался, ожидая продолжения, поскольку знал, что обязательно будет что-то ещё. Наверняка должно быть ещё что-нибудь. Точно. Или нет? Тишина и неподвижность.

-Будете ещё что-нибудь? — Я увидел себя неподвижно сидящим с вытаращенными прямо перед собой глазами, а перед собой я увидел уютное бежевое декольте в белом фартучном обрамлении, на которое, собственно, и таращился. Я заморгал и поднял глаза. Судя по тому, что она явно соскучилась в ожидании ответа, таращился я, похоже, достаточно долго, чтобы кому-то из нас стало неловко. Мне не было неловко, потому что это её декольте нашло мой взгляд, к сожалению, неосознанный, иначе всё было бы наоборот, а учитывая причину этого наоборот, уж ей-то определённо нечего было стесняться.

Продолжение следует...