Закат догорал. Тени, сгущаясь, придавали всему вокруг ощущение таинственности и нереальности. В глубине листвы посверкивали зелёные глаза затаившейся Эль. Она пряталась сегодня — пряталась ото всех, мучаясь тем, что невозможно спрятаться и от себя тоже, от того отчаяния, которое вновь её настигло, как настигало всякий раз, когда на горизонте Летучим Голландцем появлялась любовь...

Она не услышала тихих шагов приближающего Странника.

— Эль... Ты снова прячешься, моя маленькая взъерошенная Эль...Я знаю, что ты здесь. Давай поговорим: я пришёл попрощаться...

— Забирайся... раз обнаружил. — Эль подвинулась, освобождая Страннику место рядом с собой на своей любимой ветке. Через минуту он уже удобно устраивался среди густой листвы, источающей слабый запах жасмина. Закат догорал, тишина, разлитая в воздухе, казалась густой и вязкой, лишь где-то внизу, в траве, пели свою нескончаемую вечернюю песнь цикады. Страннику безумно хотелось дотронуться до шелковистой, туманно посверкивающей шёрстки Эль, но он боялся спугнуть тишину; знал, что Эль обовьёт его руку своим пушистым хвостом или ткнётся холодным носом в щёку — когда захочет сама...

— Уходишь... — она тихонько вздохнула. — Зачем? Ведь знаешь, что бесполезно бежать от себя...

— Знаю... Только я не бегу от себя... Новые дороги зовут меня, и я не могу оставаться надолго... Ты пойдешь со мной? — Его вопрос повис в воздухе без ответа...

— Вот скажи мне, — он внезапно подался вперёд, пытаясь заглянуть в глаза Эль до самого дна, куда она боялась впускать даже себя. — Скажи, почему вы — такие, как ты, — так жестоки к тем, кто вас любит?

— Мы жестоки к тем, кто не умеет любить. Кто лишь думает, что любит. Ты считаешь — очаровываться разноцветными сверкающими гранями существа, восхищаться этим сиянием — это любовь? И не видеть, какая непробиваемая стена таится за этим... стена неверия — неверия ни во что, и, прежде всего, в себя. В свои возможности, своё предназначение, в свою суть. Неверие — от страха принять Истину... А ты знаешь, какой может быть она, эта Истина? Я — знаю. А вечно находиться у подножия этой беспросветной стены неверия, не пытаясь разрушить её, не ожидая ни награды, ни помощи... И понимать — как невыносимо тяжело загораживаться ото всего этакой вот стеной. И принимать любимое существо полностью — со всем его сиянием и неверием ни во что. И всегда быть рядом в трудную минуту. Вот такая любовь не всякому под силу. Да и нужна ли она тебе — ТАКАЯ любовь?..

Они помолчали. Нежно звенели цикады, а равнодушные небеса накатывались синью, подсвеченной багрянцем.

— Знаешь..., — заговорила она вновь, — и тихий звук её голоса, наполненного отчаянием, терялся в шорохе листвы. — Так всегда — выращиваешь в себе любовь, как редкий диковинный цветок, и потом c ужасом наблюдаешь, как он наполняется ядом... Ядом неверия, неверия в возможность быть вместе всегда...И выдираешь его из себя с болью, и выжимаешь из него яд в чашу, подставленную страждущим, молящим: дай мне твою любовь, дай!...

Почему все только ждут, чтобы им дали любовь? Почему, говоря — я хочу любить! — подразумевают — я хочу взять любовь?! Почему никто не хочет просто отдавать свою любовь — ничего не требуя взамен? И даже если восклицают: "я хочу отдать тебе всю свою любовь!" — подразумевают: "только ты непременно должен её взять!" — и с трепетом ожидают награды... Почему обязательно нужны какие-то условия, чтобы любить? Почему мы не можем любить так, как любим закаты — ничего не требуя взамен?!

— Потому что любовь человека к человеку жертвенна, жертвенна взаимно, моя маленькая Эль...

Быть может, она ещё не закончена, эта сказка... Не знаю...