вот видишь, дети с рюкзачками

идут на нерест: метать икрой

свои гипсованные почерки

и наполнять пузырь для плаванья травой,

чтобы не всплыть чуть выше

отмеченной пунктиром ватерлинии,

и над водой уже не дышат,

держась за шаткие перила.

а я стрекаю, стекаю шоком

в кишечнополостную суть

медузы — упруго бьюсь об окна,

пульсирую прозрачностью. уснуть,

прижав лопатки к перьям,

мешает заикающийся ритм

предродовых стихов. крича от параллелей

суицидов, во мне охрип

поэтпоэтпоэтпоэтому

першит и брызжет трезвыми слезами,

дрожит и мёрзнет слабым эмбрионом

у сентября под ржавыми ногтями.

и пусть, болезнью заражённые,

мои куски не прочитаешь вслух,

я продолжаю измерять строками

глухую радиацию ночей, где мой испуг,

прихлёбывая соль, маниакальными рывками

ползёт сквозь прутья клетки

грудной, холодной, неодетой,

и серыми коленями врезается не очень метко

в облитые несвежей кровью, молчаливые рассветы.

и я хочу звенеть, как многоточие

угрюмых фонарей на трассе,

и я могу ножом по червоточине,

могу поджечь и слиться с мразью,

которая бездумно ест на вдохе,

всыхаясь терпкою привычкой,

мои обезображенные лёгкие.

так жизнь фиксирует себя в кавычки,

так боль ломает наискось одно крыло

и им же по щекам с размаху хлещет:

тогда ты прячешь под одеждою саднящее плечо,

срываешься в жестокость волком — резче, резче.