Коля Скрябин был обычным сельским мужиком. Первая жена умерла, вторая ушла от него. Господи, она открывала рот в двух случаях. Утробно повизгивала, когда он забирался на нее и верещала, когда ей нечего было есть. А поесть вторая любила. Дети, наверное, существовали где-нибудь... Ему было 46 лет, и у него по-прежнему стоял. Просто так.

Он жил пенсией по инвалидности и редкими заработками. Его дом стоял на окраине села, за мостом. Все село — две длинные улицы, две прямые лежащие под углом девяносто градусов друг к другу, две пыльные ленты под солнцем или мрачные дороги вязкой грязи. Бывало начинался дождь и первые капли рушились в пыль и казалось, что по земле прыгают капельки ртути. Одна из улиц упиралась в реку метра три шириной, проходила по стальному мосту, за которым еще было несколько домов. Недалеко было кладбище с могилками и свежими деревянными крестами. Коля любил кладбище. Здесь чувствовался особенный уют и хотелось петь. Выть идущие из глубины нечеловеческие песни. Коля уважал покойников и никогда не пел громко, только поскуливал.

В этот день он проснулся часов в двенадцать. Он лежал на диване, укрывшись грязной простыней. Вчера он заснул в своих темных брючках, ботинках. С Толиком вчера бухали, Толик спал на полу. Ранний мартовский ветер тревожил тюль над распахнутым окном. С той части неба, которую разглядел Коля, веяло холодом. Пошуровав в простыни, он достал мятую рубашку в светло-зеленую полосочку и одел. Пошел на улицу, поссать. Вернулся в дом. Комната была простой. Железная кровать, диван, этажерка с часами и расческой. Сиреневые обои, прибитые гвоздями. В комнату проникал свет, наполняя ее легкостью.

Не слушалась шея, он не мог нагнуть или повернуть голову. Бродил по дому, искал выпить. Не повезло. Все было выпито. Накрыл Толика половиком и зашагал на кладбище. Через свой двор со старой яблоней, мост, по улице. Подошва на ботинках совсем стерлась, он подкладывал газеты и картон. Помогало.

Коля сразу пошел к своей любимой могиле. С черно-белой фотографии смотрела молодая женщина. Она подмигнула Коле. На памятнике покоились полстакана водки и кусок хлеба с сыром. Старушка Семеновна, бывший колхозный бухгалтер, кормила его. Она думала, что он поет колыбельные и что это очень важно. Сквозь кладбище росли акации. Каждый раз Коля удивлялся изяществу тонких ветвей акаций. Сел на скамейку, возле могилки. Отсюда открывался отличный вид на село. Залпом выпил эти полстакана, съел бутерброд. Господи, как хорошо!

Ветер усилился и Коле без пиджака стало холодно. Сходил за пиджаком домой, а потом к бабе Зине, помочь по хозяйству. Баба Зина была хорошей бабой, лет шестидесяти. Всегда ходила в толстой безрукавке и галошах. За работу давала на бутылку или пообедать. Она возилась в летней кухне, Коля позвал ее.

— Баба Зина, я бороновать пришел.

— Ага.

Взял борону в белом сарайчике с красной дверью, оттащил на поле. Двадцать соток. Впрягся, взял проволочную лямку двумя руками перед грудью. Солнышко пригревало. Доходил до конца поля, разворачивал борону. Так, чтобы на обратном пути она захватывала половину уже пройденной полосы. Поначалу было легко.

Коля бросил лямку, повесил пиджак на абрикосе. Черепичными гвоздями, которые служили зубьями бороны, разбивал комья земли, оставшиеся после трактора. Сначала в одну сторону, потом в другую. Он тупо тягал борону. Останавливался покурить. Иногда хотел бросить, злился. И снова устало тянул.

Наконец поле закончилось. Коля ввалился в летнюю кухню и сел на лавку у стены слева. У окна стол, застеленный клеенкой. Возле печи стояла баба Зина.

— Ну вот и обед. Садись, покушай, — сказала женщина.

— Ага. — Он быстро управился и с борщом, и с яичницей.

Достал папиросу, закурил.

Банка варенья черной смородины вдруг упала и разбилась. Варенье вместе со стеклом разлетелись по полу. Баба Зина нагнулась, уперев локти на коленях. Она издавала непонятные звуки и собирала варенье. Платок у нее на голове сбился и наполз на левый глаз.

Коля наблюдал за ее огромной задницей. Она подергивалась. Господи, просто один здоровый валун. Коля глаз не мог отвести от этой угловатой старой задницы. Член его твердел, загибался кверху. Вообще он любил пышных, чтоб ляг рядом и не холодно было. Он встал и подошел к ней сзади. Прижал к себе и потыкался членом.

— Твою мать, Коля, — заорала баба Зина. Она чертовски испугалась, старая задница.

— Что это такое?! — Вопила она.

Он захотел уйти и сказал:

— Это... как бы... надо на сегодня...

Баба Зина дала ему четыре гривны.

Вечером он сидел у себя. У него все было для счастья. Бутылка самогона, достаточно папирос и воспоминания. В дверь постучали. Коля пошел отодвинул засов и впустил Толика. Толик держал две бутылки.

Они выпивали, разговаривали, смеялись.

Толик сказал, что он влюблен. Сказал, что голову себе оторвет и все такое.

Поговорили о мужике, который уехал в Канаду. Но теперь собирается вернуться и открыть свое дело. Может, в охрану возьмет.

Троюродный брат Толика недавно умер. Классный был пацан. Он приезжал в село и они вместе играли в футбол. Он прошел Афган, получил страшное ранение в ногу. Он отрезал от себя куски, когда шло загнивание.

А помнишь как Федор Прокопыч, учитель-фронтовик, физик и военрук, хохотал под баян? Как будто хохот заменял ему слова.

Потом Коля запел.

Потом они подрались даже.

Коля проснулся оттого, что резиновая дубинка проехалась по его ребрам. Над ним стояли два мента в своей ублюдочной синей форме.

— Ну что, козел, проснулся?

Менты, один долговязый доходяга, второй маленький и пузатый, нацепили ему наручники. Коля оказался в скособоченном ржавом "луноходе" рядом с Толиком.

— Попались, сволочи...

В отделении за столом существовал человек в погонах, но без лица.

Его жирные ручонки шелестели бумагами. Коля сидел напротив.

— Я так понимаю, чистосердеч..., — сказал Безликий.

— Постой, — начал Коля. Долговязый сбоку заехал ему в зубы.

— Бомбил, сука, хаты, а, теперь, блядь, мне, мозги, ебешь! — Захлебывался Безликий. — Ах, ты, хуесос, на, пиши, признание!

— Ребята, это ошибка..., — Коля получил по морде снова.

— Будешь писать?

— Клянусь...

Колю отволокли куда-то и долго били дубинками, топтали ногами.

Он терял сознание, из всех отверстий на теле текла кровь, сочилась из пор.

Дверь, скрипнув, отворилась. Безликий в лучах света, как Ангел Господень, громогласно пропел под флейту:

— Ладно. Мы настоящих поймали.

Растянулся на диване. Менты довезли его бесплатно. В доме гулял холодный ветер, но не было сил закрыть окно. Коля воскрес самую малость и перебрался на кровать в грязную постель под одеяло. Громко стучали часы в ночи. Он забылся.

Люди, люди вокруг. Люди играли на половицах дома из раннего Вагнера.

Коля постоянно проваливался в сон, для него стиралась грань между явью и чем-то еще. Всадник с пикой проскакал на лошади мимо кровати. Лошадь с глазами полными ярости.

Ему стало совсем плохо. Темнота давила.

Кровать находилась в центре круга, который составляли исполинские колонны до небес. Колонны с каннелюрами в пустыне. Воздух стал сухим. Невыносимый шорох движения миллионов песчинок.

Не понимал, умирает он или уже умер.

Коля не понимал.