"Стрела" нехотя отходила с Московского вокзала. Сдав билеты, заплатив за белье и заказав себе чай, трое мужчин мало-помалу разговорились. Через некоторое время, к огромному и всеобщему удивлению, выяснилось, что все они страстные почитатели и поклонники авторской или, как выразился самый молодой из них, "Бардовской" песни.

Вы не можете себе представить, уважаемый читатель, до чего они были поражены и, вместе с тем, обрадованы, когда оказалось, что они же, все трое были на последнем концерте "Песни Нашего Века" в ДК Ленсовета в феврале 2001 г.

Я был четвертым в купе. Так как мне пришлось всю ночь выслушивать их беседу, которая под утро чуть не закончилась дракой, и хотя некоторые их взгляды, как мне кажется, были довольно необычны, но зато большинство как раз и были наиболее типическими, если так можно выразиться, то я решил представить их спор о состоянии авторской песни на суд читающей публики почти в неизменном виде (если и были какие-то изменения, то они связаны преимущественно со слабой способностью моей памяти запоминать фразы).

Начало разговора людей, еще полчаса назад абсолютно не подозревавших о существовании друг друга, было как пламенная встреча родных братьев после пяти лет разлуки. Самый пожилой из пассажиров со слезами на глазах восклицал: "Вы такие же, как мы. Как я был несправедлив к Вам, дорогие мои. Если Вам нравится Клячкин и Дольский, а я их просто люблю, то значит - живем. Есть она, связь времен. А я, грешным делом, думал, что молодежь нынче этим не интересуется. Давайте споем что-нибудь вместе. "Под музыку Вивальди", знаете такую песню?". Но два других брата петь не захотели.

Тогда он продолжал. "А вот кто Вам, молодой человек, - обратился он к двадцатилетнему пареньку, - из Бардов больше нравится? Даже не так. Не из Бардов вообще, а допустим, из конкретных бардов: Клячкин, Дольский, Окуджава, ну ладно, и Визбор. Так кто, какие песни и почему. Ей-богу, умираю от желания узнать, что любит сейчас молодежь".

Молодой человек странно поглядел на задавшего вопрос и вдруг отчеканил: "Из Бардов я не люблю, а уважаю Галича, Высоцкого и, наверно, Визбора".

"Да нет, милый Вы мой, я же не про тех Бардов у Вас спрашиваю, я же конкретно спрашиваю не из бардов вообще, а из бардов: Клячкина, Дольского, Окуджавы и Визбора. Понимаете меня, именно из них".

"Мне нравится Визбор и Окуджава", - вмешался, наконец, в разговор третий, но как-то произнес это почти вынужденно, точно хотел избежать чего-то. "Я так и знал, я так и знал", - даже засмеялся спрашивающий. - "Я уверен был, что не Дольский и Клячкин, как мне, а именно Окуджава и, может быть, Визбор". "Интересно, это, каким образом Вы догадались, что именно их я выберу?", спросил уже заинтересованно средний из братьев. "Вы не обижайтесь на меня, голубчик, просто Окуджаву и Визбора воспринимать проще, а Клячкина или Дольского вот так сразу с бухты-барахты не осилить. Тут нужна подготовка, нужен определенный багаж, определенный уровень, так сказать, внутреннего развития".

"А по мне Визбора и то с натяжкой можно Бардом назвать, хотя можно. А уж все остальные — авторы-исполнители", - вступил в разговор студент физического факультета ПГУ. Разговор оборвался. Профессор и менеджер по продаже бензопил уставились на меньшого своего собрата как на нечто из ряда вон выходящее, словно не он ехал с ними уже добрых сорок минут, а кто-то другой. И вот тот другой непонятным фантастическим способом испарился, а вместо него явился этот странный мальчик.

"Что за чепуху Вы говорите", наконец опомнившись, начал пожилой. "Что это вообще за классификация такая — барды, не барды. Не хочу Вас обидеть, но глупость это и необразованность".

"И почему это Визбора с этой самой Вашей "натяжкой" только можно бардом назвать",— каким-то искусственно елейным голоском поинтересовался второй оппонент.

"Да что Вы к нему с Вашим Визбором, не то это, не так это надо делать, прервал его старший. "Вот Вы, юноша, сколько песен слышали у Клячкина?

"Две, может три-четыре", подумав, ответил студент.

"Ну вот, что я Вам говорил", — заявил профессор, "как раз это самое я Вам и говорил. Не знает, а судит, не слышал, а сравнивает. Вы бы лучше вообще молчали, раз такой необразованный. Да, именно необразованный, потому что мое глубокое убеждение, что жить в России и не слышать хотя бы половины песен Клячкина и Дольского, значит вообще не быть русским человеком!" - закончил он с жаром.

- "Я извиняюсь, но я не совсем согласен с Вами", тихо, но твердо сказал Менеджер. "Я допустим, тоже песен Клячкина слышал немного 5-6, Дольского может 8. Но знаю наизусть почти всего Визбора, слушаю его, люблю его, мне он силы дает и настроение поднимает. Так вот и при этом считаю себя - русским человеком. Поэтому у Вас тут явно перегиб".

"Да не перегиб это у него", опять отчеканил студент, "а позиция это, так сказать ориентация духовных потребностей".

"Еще раз повтори, ориентация чего", попросил средний.

"Если сердце рассматривать как антенну, то наш уважаемый профессор, направил ее исключительно на Красоту. Причем не просто на Красоту, а на Красоту витиеватую, или, как такие как он ее называют, изящную." безапелляционно выдал физик. "А мы это сейчас же и проверим", добавил он вдруг и усмехнулся. "Вот ответьте", обратился он к пожилому, "только, чур, без фокусов, играем так сказать честно", ответьте - "какие песни у Визбора Вам нравятся? Я потому именно Визбора выбрал, что мне кажется, мы на нем все так сказать пересекаемся, т.е. мне, например больше Галич нравится с Высоцким, но и Визбора знаю. А вот про Высоцкого так мне только с Вами можно говорить, а профессор наверно и десяти стоящих песен его не слышал".

Профессор словно только и ждал последней фразы. "Вот Вы и вляпались самоуверенный и гордый человечек. Я песен Высоцкого знаю наизусть наверно двадцать-двадцать пять, а уж слышал наверно все, что он написал, все его сто пятьдесят замечательных вещей".

Менеджер поморщился. А студент тем же ровным, но при этом чем-то так раздражавшим профессора голосом, заметил, даже не пытаясь скрыть своей радости "Во-первых, у Владимира Семеновича более 700 песен, кто-то даже говорит что за восемьсот. А во-вторых, я сказал "стоящих" песен Высоцкого, а не вообще его песен. Ведь не думает же уважаемый любитель Прекрасного", вдруг ядовито заметил он, "что у всех этих талантливых людей не было ни одной слабой вещи".

Но пока профессор собирался что-то ответить, студент обратился уже к менеджеру - "При моем огромном уважении к Высоцкому, я бы лично 4/5 его песен бы выбросил, а оставил 60-70 самых сильных. И уверяю Вас, вот то, что я бы выкинул, всякие там "Утренние гимнастики", "Сказки про жирафов" и всю эту дребедень, то наш уважаемый профессор именно это бы и схватил, вытер, завернул в носовой платочек и носился бы с ними как с чем-то бесценным до конца дней своих". Конец фразы студент физфака проговорил, пристально глядя в глаза профессору.

Тот не выдержав взгляда, отвернулся к окну, потом через какое-то время резко повернулся к студенту и с вызовом сказал. "Ну и что с этого, Да мне нравится песня про зарядку. Что в этом плохого. Или это уже преступление. Что Вы вообще тут из себя корчите. Нормальные песни, хорошая музыка. А чем, скажите, чем Вам они не нравятся", уже почти переходил на крик профессор.

"Меня от таких песен тошнит" несколько с деланным равнодушием отвечал студент.

"Нет, ты тут тоже перегибаешь палку" вмешался в разговор средний, обращаясь к младшему , "Ну да, песни так себе, но раз послушать можно. А потом, сколько он хороших-то написал, а как пел. Кстати о сильных или, как ты выразился, "стоящих" его песнях. Тут ты вообще загнул - у него слабых штук семьдесят, а остальные считай шестьсот с хвостом - очень и очень. Я лично так думаю".

Профессор был, по-видимому, в чем-то искренним человеком, потому что он вдруг ни с того, ни с сего, совершенно другим голосом горячо заговорил: "Послушай мальчик, если верно то, что у тебя написано на лбу, то скажи, пожалуйста, что я тебе сделал или, чем я перед тобой виноват, что ты даже не скрываешь свое ко мне презрение, я бы даже сказал ненависть. Мы что с тобой где-то раньше встречались", добавил он вдруг немного растерянным голосом.

"Нет. Не встречались. Но что презираю Вас - скрывать не стану," - как-то очень серьезно сказал студент. Сказал он это вроде тихо, но чувствовалось, что очень скоро он будет говорить по-другому.

"Тогда я, хоть убей меня, не понимаю, что происходит. Ты, стало быть, на меня злишься только за то, что я, как там на Вашем тарабарском языке, сильных песен Высоцкого не знаю, так что ли выходит?"

"Вы знаете, откуда произошло слово Бард и что оно обозначает?" - вдруг опять повернувшись к менеджеру, спросил студент.

"Бард - ну это певец что ли, или там бродячий артист" не очень уверенно начал тот. "Чушь собачья" зло и как-то устало оборвал его студент. "Это было, когда Великий Рим завоевывал Британию. Перед началом сражения войска выстраивались друг напротив друга. Так вот у шотландцев и ирландцев всегда один или несколько человек выходили из строя и вставали впереди своих рядов. Когда начинался бой, они, в белых одеждах, шли первыми и громкими полустихами-полупеснями воодушевляли своих соплеменников на бой. Это были арфисты-сказители Барды. По преданию у них иногда не было оружия вообще. Разумеется, что почти всегда они гибли первыми, но Вы можете себе представить, какое впечатление они производили на своих и особенно на римлян? Вы подумайте только, — студент чуть не вплотную приблизился к лицу профессора, "как это идти впереди всех, идти на верную смерть, но любить свободу больше жизни и до самого последнего мига петь так, что от твоей песни дух идущих за тобой поднимался бы, как цунами, а в сердца противников холодной липкой змеею вползал бы страх и лишал их сил?"

"Честно говоря, ни разу не слышал эту романтическую историю" заметил профессор.

"Так ты хочешь сказать",— догадался менеджер, что Барды у нас это только Галич, Высоцкий и" ...он нерешительно остановился. "Визбор, Визбор", — закончил за него студент, "Хотя как мне кажется, пока в своем раннем творчестве и Высоцкий и Визбор находились под сильнейшим влиянием Окуджавы, этой бардовости в них почти не было, но когда они мало-помалу окрепли, стали самостоятельны как художники, и, конечно же, имея перед собой пример Галича, вот только тогда они и стали именно теми Высоцкими и Визборами, которые мне безгранично дороги".

"Что касается Окуджавы, так он никогда не был и даже не пытался стать Бардом," - повернувшись к профессору, закончил он.

"А кем же тогда он был, осмелюсь я Вас спросить?" - поинтересовался профессор.

"Очень талантливым поэтом, автором исполнителем, гением может даже, но не Бардом." - безжалостно отчеканил опять студент. "Этакий лирический полуфилософ." Чувствовалось, что студент за что-то крепко недолюбливает Окуджаву.

Профессор мало-помалу приходил в себя. "Правильно ли я Вас понял, резкий в суждениях юноша, что Вы связываете понятие Бард с "гражданской" темой. Мол, кто пишет на гражданскую тему и к чему-то грубо призывает людей, тот, мол и Бард? Я, почему намеренно сказал "грубо призывает", потому что и Дольский, и Клячкин и тот же Окуджава тоже призывают к любви и красоте, да только такие, как Вы, не чувствуют этого, а может и просто не способны чувствовать красоту. Ведь если так рассуждать, то первый Бард тогда - Маяковский, ведь наверняка для таких, как Вы, даже не знаю, как Вас назвать, Достоевский в девятнадцатом веке называл таких как Вы - Нигилистами, а я бы назвал большевиками второй волны, так ведь для Вас уж точно не важно, поет человек, стихи читает или картины пишет, главное - призывы к переустройству мира, справедливости, романтизация бедных и нищих. Ну что Вы все молчите, ответьте, Я Вас спрашиваю, верно, про Маяковского-то?"

"Я даже удивлен, профессор, честно говорю, не ожидал, что Вы так на ходу подметки рвете. Да действительно под таким углом зрения - первый бард в России в 20 веке - это Владимир Маяковский".

"А куда Вы тогда, например Городницкого отнесете?" - с нескрываемым интересом спросил молчавший уже какое-то время продавец шведских бензопил.

"Слава богу, хоть про Митяева еще не спросили," - начал, было, студент, но его уже перебил профессор. "Что это Вы с таким пренебрежением про всех говорите, моей жене и дочерям Олег Митяев очень даже нравится, красиво поет, музыка замечательная, может, Вы сами пишете и от зависти всех черните, просто черт знает что, и сбоку бантик. Галич, видите ли, ему, как идол, а, кроме того, что Сталина поливать дерьмом, что этот Ваш Галич сделал-то?

Даже в темноте было видно, как студент побледнел, сжал кулаки так, что они треснули и если бы не менеджер, который буквально встал между ними - началось бы что-то несусветное.

"Я Вам морду набью, если Вы еще хоть слово про Александра Исаевича дурное скажете," - зловеще, сквозь зубы процедил студент. Но, похоже, и для профессора этот спор был очень важным, потому что он даже не вполне осознал, что происходит, что для него уже сделал Менеджер, и какой опасности он реально подвергается. В любой иной ситуации, профессор хоть и не был трусом, предпочел бы закончить разговор и если не уйти в другое купе спать, то уж, по крайней мере, не сомкнул бы глаз до самого утра.

"Ах, так значит", — продолжал он, - "значит, сказать гадость про Окуджаву или Митяева - можно, и даже должно, но только тебе, молокососу. А нам свое мнение про Галича или Высоцкого - кукиш с маслом. И откуда только такие маленькие злючки с наполеоновскими претензиями берутся".

Но студент уже остывал. "Мне не нравится Окуджава именно своими розовыми очками. Все хорошо, шарик летит, Булат строчит, а что люди в лагерях гниют, что порядочных людей как скот в психбольницы - это пускай Галичи всякие расхлебывают, за что потом последних пинком из страны, да и прикончат потом. А чистюли и невинность соблюли и капитал приобрели. На чужой крови в рай въехать хотят все, хрена лысого", - зло и быстро проговорил студент.

"Что он там несет, кого из страны выгнали, кого убили", — непонимающе спрашивал профессор у менеджера. Но тот не обращал на него внимания, а сам заговорил со студентом.

"Ну, ты, брат, даешь, ты что очумел совсем, ты зачем так планку-то задираешь. Начнем с того, что Галич, насколько мне известно, умер, а не убили его как ты тут сказал. Это, во-первых. Во-вторых, Высоцкий хоть эзоповым языком, но да — что-то предлагал поменять, но Визбора-то тогда как ты в Барды затащил - ну-ка скажи-ка мне хоть одну его песню, где он призывает изменить мир или общество?"

"Конечно можно его песню "Теперь толкуют о деньгах" отнести к чисто лирическим произведениям, только это дохлый номер. Лично я Визбора считаю Бардом за его искренность и за то, что совестливый был человек. Не мог писать или не хотел писать как надо на гражданские темы, так хоть каялся "каждый предал все что мог, все что мог", "мы так много заплатили за прозрение, что похоже обнищали навсегда." или это как ее ...", студент даже напрягся, пытаясь, что-то вспомнить, но лишь досадливо махнул рукой. "А кроме этого иметь мужество в то-то время сообщать своим гражданам просто информацию, которую власть считала закрытой - тоже гражданская позиция. Ну и, в конце концов "Разрешите войти господин генерал" ведь тоже не только про белогвардейцев написана."

"Что касается Вашего Митяева, то во-первых сравнивать его с Окуджавой, значит сильно, а главное, незаслуженно обижать последнего.

То, что за двадцать лет при огромных переменах в стране, где от отчаянья только камень не заговорит, он умудрился настрочить три, ну может четыре довольно средних песенки, да его вообще можно назвать плачущим Пьеро, которого если спросить, а что ты, собственно говоря, плачешь-то - так он и не ответит уже ничего, забыл первопричину-то. А может и хуже - плачет, потому что платят за это. Да впрочем, шут с ним, с этим однокрылым. Правда, музыка у него ничего."

Некоторое время все молчали. Первым заговорил Менеджер. "Ты студент не прав. Я тебя понял. Вот сейчас только и понял. Если говорить упрощенно, то ты считаешь, что искусство должно в первую голову заниматься проблемами добра и зла, причем не просто добром и злом, а исключительно направлением поиска справедливости. А профессору наоборот кажется, что не добром и злом, а Прекрасным, т.е. красотою. Вы просто оба на крайних полюсах стоите. Я вот думаю, что и то, и другое должно быть.

"Старо, как насморк мамонтов", как бы нехотя отвечал студент. "Ты еще предложи мне с тобой и с профессором любоваться заходом солнца на море на фоне тонущих людей".

"Да что Вы, в самом деле, какие-то дурацкие примеры приводите" опять начинал кипятиться профессор. "Так скоро и убийцами нас назовешь".

"А Вы и есть убийцы" с такой ненавистью выдохнул студент, что не только профессор, но и специалист по импортным пилам разом отшатнулись от него, словно бы это был не молодой человек двадцати лет, а опасный своей голодностью звереныш.

Потом спохватившись, словно вспомнив что-то очень важное, студент попытался перевести разговор на другую тему.

"Прошу меня простить, я увлекся. Я только что хотел сказать",— совсем другим голосом и как-то очень осторожно, обращаясь попеременно то к одному, то к другому начал он. "Есть два мира - материальный и духовный. Так почему, ответьте мне, пожалуйста, продавать тухлое мясо в магазинах запрещается законом и за это можно даже угодить в тюрягу (хотя все равно иногда его продают), но нет никаких законов, которые бы хоть каким-то образом препятствовали выливанию в души граждан помоев из тухлых мыслей и гнило-подленьких чувств? Десять лет уже с экранов телевизоров, из приемников радио льется духовная плесень? К тому же, человек отравившийся гнилым мясом, в конце концов попадет в Боткинские Бараки, где ему промоют желудок и кишечник, и гуляй дальше. А как промыть или хотя бы почистить сердца и души людей? Может их вообще невозможно отмыть после этого. Мне допустим, приятель врач рассказывал, что мозг, мол - единственный орган человеческого организма, который, как губка, все впитывает (алкоголь, никотин и прочую дрянь) и из которого абсолютно ничего не вывести. А про душу так с нашими врачами даже глупо как-то и разговаривать."

"Интересная мысль" несколько расслабившись, заметил менеджер.

"Я почти убежден, да и кое-где на пленках, Барды сами не раз говорили, что у каждого из них было несколько причин, по которым они были вынуждены заниматься авторской песней. Так Высоцкий на первых концертах открыто заявлял, (я сужу исключительно по старым записям, так как его живым вообще ни разу не видел), что писать стал в том числе и потому, что его тошнило от лживости и пустости тогдашней почти всей эстрады. И его неповторимая исполнительская манера, его напор, постоянное напряжение внутреннее - есть ничто иное, как его ответ на тогдашнее сюсюканье, примитивные хныканья и миллионные повторы припевов. Но не это главное. Манеры исполнения могут быть разными, к примеру, Галич почти всегда поет вполголоса, но иногда воздействие его песен более сильное, чем у Владимира Семеновича. Визбор же иногда кричит шепотом, но таким искренним и проникновенным голосом, что будит спящие сердца не хуже двух вышеуказанных. Т.е. я хочу сказать, что все эти Барды в своих лучших произведениях лечили людей. Да-да не смейтесь, профессор, я Вам чуть попозже докажу и Вы согласитесь, уверяю Вас, что и Вас вылечили почти, а Вы даже этого не заметили, спасибо не сказали, а сейчас еще и посмеиваетесь, ну да шут с Вами,."

"Галич будил совесть и апеллировал к уму. Визбор не давал успокоиться сердцу и являл порой такой пример искренности в литературе, которой у нас не было со времен Достоевского и может быть Чехова. Высоцкий же сдирал с лиц людей маски и давал им заряд бодрости, как бы говорил своими героями, что в любой даже заведомо проигрышной ситуации нужно держаться до последнего. У всех троих были даже по нынешним временам сильнейшие мысли, живейшие чувства, и они не давали людям останавливаться в своем внутреннем развитии. Они были неравнодушны ко всему происходящему, принимали все и плохое, и хорошее очень близко к сердцу."

"Существующая тогда эстрада (кстати на мой взгляд сейчас ситуация гораздо хуже), сплошь и рядом состоящая из усталых, посредственных, самоуверенных и развращенных подачками с барского стола, эпигонов, наоборот основой своего существования в искусстве сделала кастрирование реальной жизни, сглаживание всех шероховатостей, припудривание и посыпание блестками этого уже не живого человека, а манекена, причем не без претензий на изящество. (Я специально ничего не говорю про "борьбу за светлое будущее", ибо здесь и так все понятно.). Духовный хлеб уже тогда был с признаками плесени."

"И именно отсюда и выросло глухое, а потом и враждебное отношение всех этих бездельников к Бардам вообще, а к Высоцкому в частности. Тут надо искать основу неприятия тогдашними придворными поэтишками живого слова, их не очень замаскирированного желания унизить Поэтов, отсюда и берет свое начало это надуманное разделение на Бардов и "печатных поэтов", как будто, стихи Галича не являются стихами самой высшей пробы, а есть наоборот что-то вроде полустихов, даже не так, что-то вроде заготовок для стихов, которые к тому же заражены простой уличной речью, что для наших придворных и салонных поэтиков всегда было страшней самых страшных снов. Ибо речь шла вообще о существовании целого слоя литературных бездельников, которые за всей своей вычурностью и изящностью, за всей своей абстрактностью и полунамеками всегда скрывали только полное отсутствие собственных мыслей и настоящих сильных чувств. Вот почему они держались тогда и держатся сейчас за "особый литературный печатный язык и стиль" - заставь их говорить на языке простых людей и верхом их творений будет "уши выше лба не растут - ни на Западе, ни тут" и "мне грустно и хочется плакать - да денег за это не платят". В этом смысле и Галич, и Высоцкий, и Визбор пробили брешь в замке официальной поэзии - дали право на жизнь огромному количеству самых обычных слов". Ну, про рваный ритм бардов и использование разных строф в одной песне и говорить нечего - это было использовано как повод к формальному отказу "грязным и низким" в приеме в клуб "чистых и высоких".

"А суть проста, как трусы за рубль двадцать", с жаром говорил студент. Было видно, что он говорит не по вдохновению, а просто хорошо излагает какие-то свои мысли, которые сам же считает очень важными. Не скроем, что даже профессор слушал с самым, что ни на есть живейшим интересом. Правда, при последней фразе он несколько поморщился.

"Самая черная зависть грызла и грызет их за то, что в каждой из стоящих песен Бардов жизни больше, чем во всех многотомных собраниях собственных сочинений этих поэтических букашечек. И вот это-то и является главной причиной. Вот этого-то оскорбления, этого-то плевка в лицо - признанным литераторам никогда не вынести. Недаром один из них, кто с талантом своим расстался одновременно с юностью, заявлял по телевидению (а еще не прошло и пяти лет со смерти Высоцкого) "Мол, спешу навлечь на себя ненависть почитателей Высоцкого, но последний не был ни Поэтом, ни Актером.. Вот как Никем значит, не был. А самое удивительное, что говорившее это самовлюбленное и завистливое сердце, само уже не понимало того, что само себя нещадно же высекло, причем, прилюдно. Проболталось. Вот ведь значит — насколько соперник более велик, что его уже нет, помер, а поэтические мамонты все с ним еще воюют, тявкают, все норовят укусить (при жизни-то бы не посмели). А я бы сказал этому гению, да ни черта тебе Высоцкий не мешает. Ты писать просто разучился. А, может и не умел особенно никогда. Вот тебе и остается бегать шавкой возле его могилы, да писать на нее - и все только лишь для того, чтобы внимание к себе привлечь. Дешевизна это и не по-человечески."

"Способов познания мира", студент отпил остывшего чая из стакана, "фундаментальных способов всего два. Либо мы познаем мир через ум, либо пытаемся познать чувствами. Рассмотрим чувственный способ. Тут и религия, и искусство, и политика. Берем искусство, даже не все искусство, а поэзию. Тогда основной вопрос философии, в этом контексте, будет звучать так - зачем существует поэзия, какие у нее цели и какими способами и средствами она будет пытаться добираться до этих своих целей.

"Что это Вы, опять заулыбались", недовольно спросил он профессора.

"Нет, Вы продолжайте, мой милый, это я от "основного вопроса" философии "Что первично - бытие или сознание", вспомнил и не мог не улыбнуться", как-то очень по-доброму вымолвил тот.

Студент опять начинал злиться. "Профессор, а Вы вообще когда-нибудь думаете своей седой головкой, или Ваша голова как помойка для чужих мыслей? И не дав возможности ответить, поглядев на часы, сказал "Ладно время еще есть". "То, что Вы сейчас сказали глупость, это полбеды. Вторая половина беды в том, что Вы не понимаете, что это глупость, а наоборот считаете, что сказали что-то остроумное. Не перебивайте меня, сейчас все разъясню".

С верхней полки мне показалось неестественным, что молоденький парнишка как-то неуловимо превращался в кого-то иного, которого и профессор, и менеджер, и что скрывать и Ваш покорный слуга, слушали с большим интересом, хотя во многом, на мой взгляд он не был прав и наполовину, хотя и мастерски выпячивал нужные ему одни стороны явлений и делал почти невидимыми другие.

"Вы повторили цитату, которая имеет отношение к философии столь же малое, как мы с Вами к кольцам Сатурна. Подлецы из партийной когорты политэкономистов, извратив учение Маркса, выхолостив его, сделав из него, в конце концов, религию, вбивали юным созданиям фразы - выдавая их за нечто необыкновенное. Но если юнцам это можно простить, что они без всяких препятствий пускают себе в головы всякий вздор, то Вы, как я могу заметить, не мальчик. И если Вы действительно так думаете, это говорит только об одном - Вы ни разу в жизни серьезно не задумывались над этими вопросами, потому что впечатление очень глупого человека Вы не производите".

"Да дайте же мне закончить мысль", уже совсем раздраженно проговорил он и понесся. "Основной вопрос философии - это отношения человека и окружающего его мира, в том числе и его отношения с другими людьми. А что первично бытие или сознание - это очень важно, но уже вторично. И кстати я убежденный марксист в истинном значении этого слова, и чтобы закончить эту тему скажу, что инструменты, открытые Марксом для анализа обществ - целехоньки, бери и применяй. А очень многие результаты, полученные самим Марксом в середине девятнадцатого века, уже в конце того самого века устарели, что неоднократно подчеркивал Энгельс. К вопросу же, что бытие первично, сознание вторично - я лично думаю, что сейчас наука стоит на пороге фундаментальнейших открытий, по сравнению, с которыми теория Эйнштейна покажется игрой в бирюльки. Речь идет об открытие новых форм энергии или материи. Да, да, пока еще уважаемый мной профессор, и основой этих новых форм энергии являются чувства и мысли людей. Вот тогда и внесут существенные коррективы в систему философских взглядов Маркса и Энгельса, например, что иногда сознание отдельных людей или групп людей, соединившись при определенных обстоятельствах с "остатками сознания" умерших людей и при особенных специфических материальных условиях, могут кардинально изменять те материальные формы материи, которые мы сейчас определяем словом бытие."

Впрочем, это уже слишком в сторону от того вопроса, который мы рассматриваем.

Возвращаясь к основному вопросу философии в поэзии. При определенном упрощении - два типичных ответа, из которых вырастают два основных направления движения. Это "Искусство для искусства" или чистое искусство, горячим почитателем, которого является наш потребитель духовных суррогатов" студент посмотрел на профессора, и "Искусство для людей.."

"Твердолобым последователем и ужасно ограниченным проповедником, которого, являетесь Вы", не удержался профессор.

"Искусство для искусства", на мой взгляд, разумеется", как ни в чем не бывало, продолжал юноша, "полагает, что Поэзия как была до людей, так и после них останется. Она, видите ли, имеет свою внутреннюю сущность. Живет по неведомым нам законам, чиста, непорочна, прекрасна и витает где-то очень высоко в облаках идей над головами людей. Среди людей находятся натуры возвышенные, склонные к изящности, страшно умные и рыдающие при виде сломанного кустика - это настоящие Поэты. И их задача парить над людьми вместе с настоящей поэзией. Писать о красивом, об изящном, писать, не думая никогда, кто это будет читать, и что он там подумает, это не важно, писать некогда не ставя себе цели заранее, писать вне зависимости от окружающих тебя людей и природы, только ради Нее - Девы Чистой Красоты. Ты Жрец поэзии и служишь только ей. Ну, само собой подразумевается, что все написанное таким Избранным - достойно высечения в сердце каждого живущего на земле.

С точки зрения современного маркетинга", повернулся он к продавцу пил, "раз это направление было всегда преобладающим не только в поэзии, но и в искусстве в целом, следовательно ... студент замолчал.

"На это направление был спрос, были потребители, т.е. читающая публика" закончил менеджер, который заметно оживился, услышав термины гораздо лучше ему знакомые и понятные, которые не требовали от него того напряжения ума и сердца, как разговор до этого.

"Значит, существовал и существует огромный сегмент или рынок потребителей чистого искусства" довольным закончил он.

"При одном условии - наличии свободной конкуренции", еще с более довольным видом вставил студент.

"Ты хочешь сказать", начал медленно и вслух соображать менеджер, "что если существует монополия на каналы распределения этих..". менеджер остановился, подыскивая слово.

"Продуктов духовного производства, в нашем же конкретном случае - стихов", помог ему студент. "Да, это ты хорошо сказал, продуктов духовного производства, если значит, есть монополия, то можно навязывать какой хочешь ассортимент и качество" - вдруг неожиданно для самого себя выпалил он. "Слушай, а ты не такой простой, как кажешься. Ведь то, что я сейчас сказал - это у меня из реального опыта. Когда мы начинали продавать импортные пилы и прочую технику для сада, нам шведы почти всегда присылали не то, что мы заказывали, а большей частью свои неликвиды. Допустим, заказываем мы у них кусторезы, а они нам газонокосилки шлют. И дурацкая ситуация получалась - мы заказывали и кусторезы-то вынужденно, чтоб нам пил побольше дали, шведы намекали, что мол хотите больше пил и ходовых моделей - расширяйте ассортимент (это знаешь как в нагрузку дефицит продавала советская торговля), а они нам вообще не нужные газонокосилки зимой слали и в огромадном количестве. Представляешь, снег, что ли косить ими. И особо не повыпендриваешься - вообще ничего не дадут. Но ты-то откуда можешь такие вещи знать, или у Вас там на физическом факультете какая-то суперновая система образования?" и менеджер опять принялся разглядывать студента, как внезапно обнаруженную сторублевку при длительном финансовом недостатке.

Возникла пауза. Пока студент собирался с мыслями, было видно, что он устал, хочет спать, но еще не сказал того главного, ради которого и затеял весь этот разговор.

Этим воспользовался профессор. "Ну что же, дайте тогда и мне возможность высказать свою точку зрения на "Искусства для людей", как Вы изволили выразиться. Давайте рассмотрим этих радетелей за справедливость на примере взаимоотношений Маяковского и Есенина. К ним можно по-разному относиться, но оба поэты. Первый - только об одном, изменение мира, любой ценой, со своими дурацкими и полуфальшивыми призывами типа "все на фронт", я почему сказал полуфальшивыми - сам-то на фронт не пошел. Я считаю его опасным фанатиком, но в мире идей. В реальном мире фанатиком он, похоже, не был. И заметьте, эти его помои на Сергея Есенина, как они напоминают Вашу дешевую ругань на современных авторов-исполнителей, заметьте, специально не употребляю слово "Бард", чтобы не втянуться в дискуссию. Но, наивный мой мальчик, ругань и призывы к свержению, сами по себе ничего не создают - хлеба больше от этого не вырастет, сапог больше не станет. И самое для Вас неприятное, если Вы будете действительно последовательны, так это то, что за спинами таких как Маяковский (его в чем-то может быть даже можно простить, идейный все-таки был человек), но за их спинами стояли другие, которые были безгранично ниже Маяковского по идеям, бесконечно далеко от живых и тоскливых чувств Есенина и подлее самого черта.

А потом, мой ограниченный школяр, что же это Вы подходите к искусству только под углом зрения разума. Может я, от одного стиха Есенина стану другим человеком, стану добрее и лучше и начну менять свою жизнь и жизнь окружающих меня людей, хотя Есенин меня к этому и не призывает. А от призывов Маяковского, от этого его "ты должен" мне наоборот хочется все сделать. Что ж Вы сердце судите по законам рассудка. Передергиваете, так кажется, говорят в определенных случаях", обратился он к менеджеру.

В дверь постучали. Всунулась голова проводника "Соседи на Вас жалуются, кричите громко, спать не даете, время-то три часа уже". Все переглянулись. "С виду вроде и не сильно выпившие", — продолжала торчащая из двери голова и искренне удивлялась.

Продолжение следует.

ver@nicole.spb.ru, http://www.nicver.com/karlin