Я прожил всю жизнь рядом с ним. Как ему это удавалось — ума не приложу...

Нет — и не было ни одной женщины, которая бы отказала Ему в близости.

В могуществе своём, в Божественности происхождения Он мог позволить себе если не всё, то многое. Он был красив. Никто не мог назвать Его бережливым, или, вообще — скрягой. Но Он никогда не ухаживал за дамами в том смысле, в котором этим занимаются ловеласы — не оказывал знаков внимания, заинтересованности, страсти. Никогда не покупал своим избранницам дорогих подарков. Не угощал тончайшими напитками из древних погребов...

Приют ортодоксального спартанца — вот как можно описать обстановку Его покоев. В них нет ничего лишнего, в них нет даже самого необходимого. И не нужно быть ни утончённым эстетом, ни последним хамом — всякий обладатель самых обыкновенных глаз окрестил бы сей антураж лаконично — убожество. Окна и двери, даже если бы они и были, находились бы в вечно распахнутом состоянии. Быть может, поэтому их и не было... Кому-то нравилась такая Его открытость, другие полагали это ненужным и вредным...

Он был примитивно однообразен. Объект Его вожделения всегда стоял перед ним, любовную игру он начинал с ног очередной нимфы. Языком, пальцами Он едва заметно прикасался к стопам возлюбленной... если она была обута, Он не обращал на это никакого внимания. Очень медленно, сдержанно Он поднимался к лодыжкам... опытная женщина была перед ним, или совсем юная девственница — все и всегда постанывали в этот момент, а те, кто наблюдал за происходящим, замечали явственную дрожь, пробегающую по телам ласкаемых. Он же — молчал. Ухватив кончик платья или юбки, так же молча, приподнимал их, открывая взору зевак божество бёдер, но делал это уже не медленно, а с заметным нетерпением... было видно, что Он ещё не овладел трепещущим телом, но женщина уже кричала — ВСЕГДА и ЛЮБАЯ женщина в этот момент кричала... а Он — будто ждал этого сигнала, крик подстёгивал, разжигал Его — Он поднимался во весь свой огромный рост, срывал одежды избранницы, охватывал её всю, закрывая от бесстыдных глаз зевак и — вопль! какого не может издать ни одно человеческое существо — ломал, казалось, небо над собой, как мартовская река ломает постаревший за зиму лёд, и, в образовавшуюся трещину, улетал, затихая, в Апогей Любви...

А Он ещё долго ласкал и ласкал затихшую уже возлюбленную, то беснуясь, то едва подрагивая, ничуть не отвлекаясь на толпу — неизменного спутника всех Его любовных приключений...

Одну из этих "альковных историй" посетили даже Дон Жуан с Казановой. Мнения своего об увиденном ни единой живой душе они не поведали, но вид их ясно отражал, что чувствовали они себя сопливыми мальчишками и нерадивыми учениками в аудиториях Афродиты.

Было, однако, два обстоятельства, смущавшие большинство трезвых умов. Первое — всё, что Он проделывал с женщинами, без смены сценария он переносил и на мужчин. И мужчины вели себя один в один с женщинами, неотличимо. Будь прокляты матери, родившие таких сынов! Но... тут, мне думается, виной всему второе обстоятельство — мужеложство это проходило на глазах у церкви. Мало того — при её прямой поддержке. Вот так-то...

Вы думаете, я Ему завидовал? Ничуть. У Него свои способности, зато Он никогда не умел делать то, что умею я...

Тут в одном разговоре сказали, что, мол, если бы Он, такой всемогущий, задумал бы именно со мной пофлиртовать, то я бы точно так же, в угоду Ему, и стонал бы, и извивался, как дешёвая шлюха. И знаете, я не стал ни соглашаться, ни отрицать — слишком многие НЕ отказывали Ему в близости, это заставляет задуматься...

Как звали Его? Хм... затрудняюсь. Это могли бы безошибочно поведать Джордано Бруно и Жанна д'Арк, бывшие в числе Его многочисленных любовников.