Тоже черно-белый, только ангелочки с розовой штриховкой и золотистыми веночками.

По дорожке из фортепианных клавиш на велосипеде едет мальчик, клавиши под ним подгибаются, волнистые штрихи от них показывают, что в это время звучит какая-то мелодия, а впереди и позади велосипедиста нарисованы руки пианиста. Та рука, которая осталась сзади лежит на клавиатуре, слабая, неподвижная, на ней следы протектора. Рука перед велосипедом тоже не играет, она замерла враскорячку, приготовившись нажать какой-то сложный аккорд. Сверху, на пюпитре, сидят два ангелочка, они увлечено целуются, и один из них держит в руках дирижерскую палочку.

Тогда было модно заниматься музыкой. Всех мамы активно водили в музыкальную школу. Я на всю жизнь запомнила холод актового зала, высокие окна, противный липкий пот перед экзаменами, и то особенное чувство, что сводит лопатки и не дает сглотнуть — враз вязкую — слюну. Учительница, кутаясь в шаль из цветных ромбиков, помогала мне:

— Если волнуешься и чувствуешь, что пальцы стали холодными и деревянными — садись за инструмент, бери большой, в октаву, аккорд, всеми пальцами, но! Руки не убирай, а поочередно нажимай клавиши каждым пальцем. Так и пальцы разработаешь и согреешься.

— Хорошо, я попробую...

Играть мне не нравилось, хотя хорошо сдавала все экзамены и технические зачеты. Я больше любила уроки "музыкальной литературы". Там мы слушали отрывки из классики, учились писать либретто, узнавали — кто, как и когда написал музыку. Папа Дины разрешал мне брать книги о композиторах, их было три стеллажа в домашней библиотеке Ивановских. Динка, в отличие от меня, любила только пение, но солисткой ее никак не приглашали. Как-то после очередного прослушивания, когда Дина вылизанными четкими звуками со сцены пела "программное произведение", я услышала, как моя учительница шепнула толстой соседке — преподавательнице сольфеджио: "хороший голос, но фамилия плохая, как ее со сцены объявлять на всесоюзных конкурсах?".

Динку так и не взяли в основной "выступательный" состав хора, и она пела нам дома, под аккомпанемент папы, или Мони, или без сопровождения. Мы привыкли, что она все время напевает. Аня часто раздражалась на это "Динка, прекрати выть, отвлекаешь!". Тогда Ивановская замолкала, но головой качала, в такт внутреннему, поющему голосу. Аня крутила пальцем — сумасшедшая! — я пожимала плечами — ну, что с нее возьмешь?

А еще мы очень любили двор перед музыкалкой. Там были две большие клумбы и скамейки под ивами и кленами. На одной из них мы нашли Динку... в тот дождливый день. Была поздняя осень, краска на скамейке набухла от воды, под ногами у Ивановской хлюпали гниющие листья, терьер Бася мелко дрожал, грыз поводок и скулил для хозяйки. Динка не плакала. Она шевелила белыми губами и раскачивалась. Вправо — влево. Беспрерывно и монотонно. А потом сказала, что нарисует сказку о Снежной королеве наоборот. Потому что это правильно, если в глаз тебе попадает осколок зеркала троллей. В глаз и в сердце. Потому что так легче жить на свете, так не больно, так никто не будет плакать. И что она не понимает... "я не понимаю, за что так ненавидели троллей, непонимаююю! Они сделали хорошее зеркало, очень хорошеееее!!! А Герда — дура, дура набитая, зачем она спасала Кая? Ему ведь было так хорошоооо! Он ведь ничего уже не чувствовал, ни за кого не переживал!!"

Только вечером я узнала от родителей, что Моня опять попал в больницу. Мама Дины поехала с ним и там, в палате, где Моне в очередной раз переливали кровь, она умерла. Говорили: "разрыв сердца, не выдержало постоянного горя"...

Моня... Михаил Михайлович Ивановский. Когда он приезжает в Москву на гастроли, то обязательно срывается на два-три дня в Киев, и мы с ним вместе едем в Берковцы, чтобы посидеть, помолчать, пораскачиваться вправо — влево, как маятник в больших напольных часах из гостеприимного дома Ивановских...

Продолжение следует...