Выполнен в стиле карандашной графики, с растушевкой. В центре рисунка лицо девушки, тщательно прорисованы глаза и густая челка, которая зачесана влево и заложена за ухо. Губы — улыбчивый контур, и если присмотреться, то видно, что он состоит из силуэтов мужчины и женщины, занимающихся любовью. Вокруг лица квадратная рамка, это крыша двора-колодца, на ней: антенны, голуби, коты, двое в обнимку, мальчишка, запускающий воздушного змея, старушка с патефоном в руках, веревки с сохнущим бельем, вазоны с цветами, дворник с метлой, привидение в простыне, как в мультике про Карлсона. А если внимательно рассмотреть поверхность крыши, то можно заметить, что на ней крошечными звездами обозначены основные зодиакальные созвездия. Лицо внутри оттенено густой черной штриховкой. Снаружи рамки нарисована девочка с маленьким круглым зеркальцем. Она пускает солнечного зайчика и, как бы освещает им портрет девушки внутри двора.

Это лицо в центре рисунка было мало похожим на Дину, разве что челку она носила налево, и всегда прятала волосы за ухо.

А вот дом был ее.

В Киеве, с его проходными дворами, бульварами, с мешаниной стилей, с арками, ампиром, бетоном и множеством особняков в стиле модерн практически нет дворов-колодцев. В классе шестом мы впервые упросили дворника, — худого, испитого, с медалью на фуфайке — пустить нас на чердак Динкиного дома. Майское солнце сквозь щели и маленькие оконца под крышей искоса полосовало пыль между печными и каминными трубами. Чердак был квадратным по периметру всего дома. Мы во что-то играли, уже не помню во что. Аня расцарапала ногу, не заметив торчащий из доски гвоздь. Дина сбегала домой и принесла аккуратный кожаный кофр с лекарствами, и я с ней дружно дули на царапину, обильно залитую йодом, чтоб не пекло. Еще Дина принесла хлеб с маслом. Мы ели, смотрели, как над крышами по улице Городецкого наступает вечер, как длинные тени от каштанов на улице Станиславского соединяются в одну темную и густую. Почему-то очень хотелось петь, что-то протяжное, тихое. И Дина запела. Слова были незнакомыми, с частым "ой вэй", с повторами мелодии и почти вскриком на высоких нотах. "Ой вэй!", — приглушенно, с какой-то недетской тоской в незнакомых словах.

Незадолго до этого родители на кухне о чем-то шептались, а потом мама подошла ко мне и спросила:

— Доченька, скажи, ты дружишь с Олей Берковец из третьего "Б"?

— Нет, мам, а что такое?

— Ничего, солнышко, ничего, и не надо.

Через месяц я впервые услышала слово "эмигрировала", слово "жиды" я уже слышала раньше. Олин папа — Леонид Семенович Берковец был очень известным и уважаемым зубным врачом. Девчонки рассказывали, что когда в последний день учебы в школе Оля принесла коробку дорогих шоколадных конфет, то их классная — запрещала детям брать конфеты у "дочери предателя Родины". Оля потом долго плакала в гардеробе, а техничка, баба Шура, вытирала ей лицо подолом черного халата.

Мама не запрещала мне дружить с Диной, но была всегда недовольна, если мы ходили играть к ней домой. А мне там очень нравилось. Обязательно бабушка Сима готовила нам чай с сырниками, уютно тикали напольные часы. Циферблат был медным (с позолотой, как утверждала Дина), а стрелки медленно перемещались по звездной карте, отчеканенной на его поверхности. Если мы задерживались до прихода Дининого отца, то он обязательно садился за рыжий рояль "Ферстер" чтобы сыграть нам, подпевая, "Вместе весело шагать", или "сердце красавицы склонно к измене". Голос у него был сипловат, тих, он совсем не шел к залихватским мелодиям, хотя мы слушали, потому что не слушать Михаила Ивановского — виолончелиста и солиста оркестра Киевского оперного было невозможно. У Дины был еще младший брат Моня, но он очень часто лежал в больнице, и в те редкие вечера, когда Моня был дома, мальчик сидел в низком кресле у рояля, хлопал в ладоши и подпевал отцу таким же тихим, сиплым голосом. А мать Мони и Дины всхлипывала на кухне, заваривая сыну очередную "чудодейственную" траву, купленную у теток на Бессарабке.

Моя мама волновалась:

— Вы надоедаете людям, во дворе у себя играйте.

— Мам, но там интересно.

— Нужно находить интересы дома, матери помогать, большая уже, а не по жи... чужим квартирам ходить, там мальчик болеет...

— Но мы же не мешаем, а Моне только веселее...

— Да, уж, веселье...

Продолжение следует...