В пути Миа встречала разных людей. Кто-то из них запоминался больше. Вот старик с пегой щетиной в истлевшем рубище — он рассказал о своей долгой жизни и подарил Мие амулет: "да поможет тебе Это в борьбе с пупсами". Еще был художник с пустым холстом и белилами — он рисовал Белого Дракона. Запомнилась девушка, перед которой лежала горка из пластинок — она прикладывала их к уху и напевала одну и ту же мелодию, очень монотонную, как колыбельная. Девушка рассказала Мие, что на нее тоже часто нападают, грызут... показывала шрамы у сгиба кисти. Миа сочувствовала и подпевала, глядя на закат.

Как-то вечером Миа увидела двоих: красивая женщина, с несколько напряженным лицом сидела на стуле, вглядывалась в водный горизонт. Мужчина стоял у нее за спиной и нежно расчесывал густой щеткой волосы женщины.

— Ты случайно не видела парус? — спросил мужчина

— Нет, но я не присматривалась, может быть, пропустила.

— Вот и она присматривается, — вздохнул мужчина и бережно разложил пряди по плечам женщины.

— А зачем ей парусник?

— Ее зовут Ассоль, она должна дождаться принца на корабле.

— А вы что здесь делаете?

— Я люблю ее, и хочу, чтобы она встретила своего возлюбленного, будучи красивой. Видишь, какие хорошие у нее волосы? А без меня они бы истрепались на соленом ветру.

— Вы ее отпустите к принцу?

Мужчина продолжал аккуратно разглаживать волосы — он ничего не ответил на последний вопрос.

А ночью опять напали пупсы. Хоть их стало меньше, но теперь зубы были острее, когти — длиннее, планы — четче. Мерзкие твари грызли исключительно шею, грудь и пятки, нападая не как в прошлый раз хаотичной массой, а поочередно, прицельно. Когда выдыхались одни, на их место присасывались другие. Миа не могла бежать, не могла дышать, а сердце пульсировало в такт хрусту разгрызаемых ребер. Все чаще и чаще, все звонче и звонче, пока не лопнуло. Сердце Мии не выдержало удушья, порвалось, разбрызгалось по стене кровью, а под мертвой разрушенной плотью оказалось... новое сердце.

— Умерла! Мама! Умерла! Мамаааа!!!!

Паша стоял посреди кухни, вцепившись в столешницу.

На карнизе лежала тушка птицы со скрюченными лапками. Паша обнаружил ее утром, когда поливал помидорную рассаду в больших пластмассовых ящиках.

В гнездо над кухонным окном ласточки возвращались каждую весну, но в тот год прилетело почему-то срезу две пары. Летели перья, воинственное чириканье заглушало Гимн Советского Союза, звучавший каждое утро из радиоточки. Наконец одна пара заняла жилище, а на следующее утро Павлик обнаружил мертвую птицу.

Мама столкнула тушку с карниза свернутой в трубочку газетой. Паша нашел ласточку под кустом пионов и похоронил в палисаднике под окнами.

Больше ласточки не прилетали.

Мама через девять лет заболела гастритом, потом чем-то более серьезным. Еще через год, когда Павел мог и хотел оплатить все самое лучшее для лечения — это оказалось ненужным.

На кладбище пришел отец с большим букетом лохматых розовых пионов, молчал, пока Павел не налил ему поминальную стопку.

— Ну, что, сынок, теперь, наконец, заживешь?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, как же, мать-то померла, теперь вся дедово наследство твое будет.

— Какое наследство?

— Неужели эта скряга так тебе ничего и не сказала? Всю жизнь на золоте жила, сама в обносках ходила, тебя учиться заставляла. Прадед твой — Демид Никанорыч приисками владел, а капиталы свои, помимо заводов и доходных домов, в коллекции вкладывал. Расстреляли его, конечно, понятное дело, все конфисковали, но несколько коллекций монет, да мебель — остались. Их прятал сперва твой дед Кузьма, затем твоя мать. Мне ни слова не сказали, теща случайно проговорилась. Ну, я, ясное дело, тут же жену спрашиваю, а она как взъелась: "не для тебя! Не тебе!" так и разошлись... значит, не рассказала тебе мамка даже перед смертью... ты б хоть завещание поискал.

— А ну иди отсюда! — по лицу Павла носились тени двух кипарисов, что невесть откуда взялись на подмосковном кладбище.

— Что?

— Пошел вон, говорю, у меня мама умерла, слышишь — мама! Умерла! Мама! Умерлаааа!!!

Продолжение следует...