Однажды утром на стене Миа встретила рыбака. Его ведро было почти до краев наполнено кефалью.

— Зачем тебе так много? — спросила Миа.

— Я — рыбак, я должен ловить рыбу и мне нравится это занятие.

Он продолжал забрасывать удилище в волны одного моря, с каждым разом вытягивая крупную рыбину с серебрящейся чешуей. Когда ведро заполнялось, рыбак поднимался, подходил к противоположной стороне стены и выпускал кефаль во второе море. Рыба, которую поймали недавно, хлопнув по воде хвостом, уплывала искать новые жилища и новых червяков. Другая же, потерявшая много крови, с высушенными на солнце жабрами, всплывала серыми брюшками вверх.

— Зачем ты это делаешь? — удивилась Миа.

— В этом море нет рыбы, а через стену кефаль не переберется.

— Но ведь много гибнет от солнца и крючка!

— Еще раз тебе говорю, я — рыбак, а не зоолог, мое дело ловить рыбу, сидя на этой стене. Мне нравится прикармливать, насаживать червяка на крючок, следить за поплавком, чувствовать тяжесть добычи по натяжению лески, складывать улов в большое ведро и любоваться им.

— А если ты поймаешь в этом море всю рыбу, что будет тогда? — задумчиво спросила Миа.

— Я пересяду на другую сторону стены, к тому времени это море уже будет кишеть кефалью.

Миа еще некоторое время посидела на стене рядом с рыбаком, глядя на переливы чешуи под солнцем. Это блестели брюшки тех рыбин, которым уже не суждено было размножиться на новом месте.

Маму он помнил всегда веселой. Даже, когда на Пашку накатывалась горячечной волной очередная ангина, она шутила и варила "коро-хоро" — такое название придумалось обычному какао с пенкой, присыпанной корицей и мелкими тертыми орехами. Даже, когда в голодное время начала девяностых они завтракали бутербродами с советским маргарином (у Павла от него появлялись особенно мерзкие угри), мама настаивала, что все к лучшему, так как не о земном нужно думать, а о вечном, то есть о поступлении в вуз. Даже, когда хирург с мятым лицом не взял у Павла деньги за ее операцию, мама легко улыбалась и просила, чтоб после больницы обязательно в Крым, обязательно на ту скалу в Ялту.

И только однажды он видел, как вмиг намокли покрасневшие глаза, как потекли по щекам полновесные капли: когда мама, ломая ногти, отдирала от рамы очередной фундамент ласточкиного гнезда.

Это было какое-то птичье нашествие. Помимо прошлогодней пары, три окна их квартиры облюбовали не менее десятка пернатых, и с вдохновением начали носить стройматериалы.

В коробке под мойкой еще со времени отца остались некоторые инструменты. Мама нашла там стамеску, чтобы удобнее было отбиваться от захватчиков, и расплакалась, одержав победу. Паша тогда испугался, убежал в свой угол за фундаментальным профилем письменного стола, чтобы, закусив губу, придумать свой способ защиты. Он придумал.

На следующее утро, в каждом углу оконных рам пластилином были приклеены тетрадные листы, на которых фломастером в два нажима были написаны слова: "Сдесь уже живут! Ищите новае место! Паша и мама". То ли ласточек спугнул шелест бумаги, то ли безграмотность текста, но больше новые не прилетали.

Продолжение следует...