Музей находился в замке... или замок был в музее? Как я попал сюда — не помню. Тот момент и несколько часов после него просто стёрлись из моей памяти, будто бы их и не было вовсе. Первое, что там осталось — полутемный угол квадратной комнаты на первом этаже с тремя окнами, в которой хранилась какая-то старая мебель. Ну конечно, какая же ещё мебель может быть в музее? Оглядевшись, я смог получше рассмотреть интерьер. Вот маленькая детская кровать с бортиками, с резными деревянными шариками по углам, застеленная старым бельем. Вот комод с пятью выдвижными ящиками и открывающимися створками внизу. Вот тумбочка с вазой наверху. Вот шкаф с резными дверьми. Наверное, они очень громко скрипят, если попытаться их открыть.

Я попробовал встать; ноги у меня от долгого сидения затекли и я, уже почти выпрямившись, когда кровь отхлынула от головы, как это бывает при резкой смене положения, качнулся и, на секунду потеряв равновесие и попытавшись его восстановить посредством рук, задел правым локтем вазу и уронил её. Не выдержав подобной бесцеремонности, она, в отличие от большинства моих знакомых людей, не затаила злобу, оставшись внешне как прежде доброжелательной, а в чистейшем, почти детском порыве, обиженно звякнула и разлетелась на несколько крупных и множество мелких осколков. Ну вот, уничтожил явно недешёвую музейную ценность. Теперь на выходе придётся объясняться. Хотя, с другой стороны, сами виноваты: куда же это годится — забыть экскурсанта в музее? Вслед за этой мыслью в комнату проникла женщина. Я удивился и одновременно обрадовался, увидев кого-то живого в полумраке закрытого здания. Она подошла ко мне и, заботливо убрав непонятно откуда взявшимся веником в такой же необъяснимый совочек осколки, посмотрела на меня с укоризной:

— Ну что же ты так. Поаккуратнее надо бы с вещами.

— Извините, ради Бога, чистая случайность, я просто долго сидел в одном положении и ноги затекли...

— Да ничего-ничего. Теперь-то ногам лучше?

— А? Да, да, спасибо.

— Ну, вот и славно. Ты помни, что ты в музее, в замке. Будь осторожен и аккуратен. Осторожен потому, что в старом здании всегда небезопасно из-за того необъятного количества тайн, которое оно в себе хранит; и, пожалуйста, не пытайся разгадать их все. И, конечно, будь аккуратен, чтобы не уничтожить или даже случайно не пройти мимо самого важного.

После этих слов, женщина развернулась и пошла в сторону дверей. Мой голос догнал её на пороге:

— Извините, мне бы найти выход.

— Выход? Пусть это будет тайной. До поры. Тебе ещё много их встретится, но, пожалуйста, помни мой совет.

— Спасибо! — только и успел крикнуть я в щель между закрывающимися створками.

Через секунду я понял, что лучше бы догнать эту женщину. Всё-таки она знает музей лучше меня, так как мои знания по этой части вообще ничтожны. Но, войдя в двери, за которыми она скрылась, я попал в пустой зал. Библиотека. Об этом однозначно говорили длинные ряды стеллажей с книгами, стоявшие вдоль стен. Постояв немного в задумчивости, я подошёл к одному из них и начал машинально разглядывать книги. Мои глаза скользили по корешкам: "Во мраке" Г. Вольский, "Три" А. Пот, "Описание судеб" Т. Висуа и Р. Рик... Ни одного знакомого названия. Я потянулся, чтобы открыть дверцу и достать "Лигу" Ф. Нинанса, когда понял, что за моим плечом кто-то стоит. Остановив свою руку на пути к стеллажу, я обернулся. Мимо меня на книги смотрел мужчина средних лет с уже седеющей бородой. На нем был жилет, серая рубашка и зеленоватый галстук с причудливым орнаментом. Глаза его поблёскивали в полумраке. Через секунду он перевёл взгляд на меня:

— Что же ты? Бери, не стесняйся.

Я медлил.

— Ну, возьми. Что ты хочешь?

— Я не знаю. Признаться я ни разу не слышал ни об одной из этих книг.

— Тогда позволь дать тебе совет. Возьми "Лигу". Нинанс был определённо талантливым человеком. Правда, этот старый том уже немного подъели крысы. Их здесь в избытке, и в последнее время они всё больше и больше наглеют. Уже и до культуры добрались. И как сюда пролезают? И главное, жрут самые хорошие книги. Откуда такое чутьё?

Осмелев, я дал своей руке завершить начатый путь, и подушечки моих пальцев коснулись ветхого переплета. Книга, оказавшись в руках, проснулась и раскрылась почти в самом конце. Восемьсот сорок первая страница. Я начал скользить глазами по строчкам: "Поиск есть основное состояние человеческого существа, попавшего в неординарную ситуацию". Я закрыл "Лигу", чтобы поставить на полку, и сказал, не отрывая глаз от обложки:

— Я бы с радостью почитал её, но, к сожалению, я думаю сейчас только о том, как бы скорее найти выход, потому что уже поздно.

На том месте, откуда я брал книгу стоял теперь толстый том "Собрания откровений" Эммануила Вапи. Я обернулся, но мужчина бесследно исчез. Оглядев полки, я не увидел нигде свободного места между книгами: корешки стояли вплотную. Я ещё раз посмотрел на "Лигу" и, решив, что отдам её на выходе, взял подмышку и направился в сторону противоположного входа.

Я всё шёл и шёл по длинным коридорам музея, осторожно перешагивая через ручейки лунного света, просачивающегося в узкие стрельчатые окна. Коридоры, коридоры... Раньше здесь жили люди, но теперь здесь музей. Скопище никому не нужных вещей, которые потеряли главное — своих хозяев, а вместе с ними и свою сущность. Иногда слышались постукивания маленьких коготков по узким полоскам паркета, не покрытым мягким красным ковром. Коридор наконец кончился огромным синим залом с колоннадами по бокам. В нишах стен стояли статуи, изображавшие людей со звериными мордами. Я присел на мягкий стул, стоящий на середине зала. Передо мной стоял столик с запотевшим графином, рюмочкой и чашей с фруктами. Тут же рядом нашлось место для "Лиги". Оглядывая еще раз ионические колонны, я увидел девушку, которая сидела на ступеньке между двумя из них. Она смотрела на меня. На ней было свободное белое платье, а длинные волосы обвивали ноги. Я спросил с улыбкой:

— А ты зачем здесь?

— Я здесь живу. На этой ступеньке. Теперь и ты рядом живешь, на стуле.

— Нет, я, вообще-то искал выход.

— Я тоже искала. Поверь, этот зал — самое лучшее место. А из таких мест не надо искать выход. А если всё-таки попробуешь, можешь наткнуться на Смотрителя.

— А кто он?

— Я не знаю.

— Знаешь. Зачем ты мне врёшь? Мы ведь даже ещё не знакомы.

— А знакомым можно врать? Или можно врать лишь незнакомым? Не врут только ангелы, но они здесь больше не живут. По крайней мере, я их уже давно не видела. А про Смотрителя много всего говорят, но всё это — неправда.

— А ты похожа на ангела.

— Так кто кому врёт? Если я соврала, то я — не ангел. А если ты соврал, что я знаю, то я могу быть ангелом, но ты мог и про это соврать.

— А мог и сказать правду.

— А как мне узнать? Так и со Смотрителем. Из всех, кто про него рассказывает, ни один его не видел, потому что, по их словам, встретив его, назад уже не вернешься — он выгонит из музея. А если они его не видели, как они могут утверждать это? Но есть несколько, которые говорят, что видели Смотрителя и описывают его в мельчайших подробностях. Так кто врёт?

Она встала и начала медленно ходить вокруг колонны, скользя указательным пальцем по желобкам на её поверхности: вверх — вниз, вверх — вниз...

— В такие ночи, как сегодняшняя, здесь раньше никого не было. Кроме крыс. Они, кстати, очень любят виноград...

Она на секунду рассеяно замолчала, затем остановилась, решительно дёрнула головой и её тёмные глаза упёрлись в мои:

— Ты ведь останешься со мной? Вокруг каждую ночь одни крысы. Я даже научилась с ними общаться, но я не могу так больше.

Я откупорил графин и, принюхавшись, признал в жидкости водку:

— Зачем тебе водка?

Она всё ещё молча смотрела на меня. Я сказал:

— Пойми, я здесь чужой и попал сюда случайно. Мне нужно просто найти выход. Если хочешь — пойдем со мной. Когда выберемся отсюда, обещаю, я поговорю с тобой.

Девушка отвела взгляд и медленно села на пол. Я резко наполнил рюмку, пролив добрую часть водки на столик и залпом выпил. Спирт обжег пересохший рот и покатился дальше, превращаясь в тепло. Через минуту она произнесла:

— Как хочешь. Я не могу пойти с тобой. Я живу здесь. Одним лишь крысам без разницы куда идти и где и как жить.

Я смотрел на пустую рюмку:

— Ты же понимаешь, что я не могу остаться, равно как ты не можешь идти со мной.

— Значит, мы слишком разные и у нас нет ничего общего. А жаль. Из этого следует, что ещё очень много времени мне придётся делить только с крысами.

Я не ответил. Взяв со стола "Лигу", я оглянулся на девушку, но она уже исчезла в темноте колоннады, и свет в зале стал меркнуть. Чтобы не остаться совсем в темноте, я пошёл в сторону двери, из-под которой лился яркий свет, всё отчетливее проявлявшийся длинной полосой на полу. Когда до двери оставались считанные метры, до моих ушей стал доноситься бой барабанов, и глухое посвистывание губных гармошек. Я осторожно приоткрыл дверь и яркий свет на первое мгновение белой стеной остановил мой взгляд, но уже через несколько мгновений я увидел странную картину: вся комната была заполнена крысами. Они сидели, стояли, валялись на полу и на столах, кувыркались со штор на мягкие кресла, повизгивая от радости, обнимались, гонялись друг за другом, спотыкаясь о брюшки валявшихся на полу собратьев. Это были не обычные крысы: они ходили на двух лапах, на них было некое подобие одежды, а хвосты они не волочили по земле, а носили, перекинув через плечо или обмотав вокруг шеи; у некоторых кончики хвостов венчали бантики или брошки. В дальнем углу комнаты на табуреточке стояла крыса и, надев на нос крошечное пенсне, читала вслух из небольшого блокнотика: "...голубь есть птица, обитающая на территориях с повышенным влиянием антропогенных факторов и склонная к ожирению вследствие частого пережора бытовыми и промышленными отходами, из-за чего прогнозируется увеличение средних размеров особи в экспоненциальной зависимости от времени...". Я представил себе голубя, увеличивающегося в экспоненциальной зависимости, и мне стало не по себе. Перед табуреточкой сидели на полу пять крыс и с умным видом записывали за лектором в такие же маленькие блокнотики. Через некоторое время я понял, откуда доносились громкие звуки, удивившие меня перед дверью. Рядом со мной, вплотную к дверному проёму сидели на огромном диване рядком несколько крыс: перед некоторыми стояли крошечные барабаны, а четыре сжимали в лапках губные гармошки. Какофония получалась редкостная, несмотря на то, что перед крошечным оркестром стоял Дирижёр. На нём был маленький жилет, одетый на голое тело и крошечная бабочка на шее. Он-то первым меня и заметил и, бросив оркестрантов, подошел ко мне с учтивым поклоном:

— Здравствуйте! Я рад приветствовать Вас на ежегодном Фестивале Наук и Искусств. Грета!

Одна крыса с брошкой на хвостике отделилась от общей сутолоки и подошла к Дирижёру, который продолжал:

— Это — Грета. Она ответит на все Ваши вопросы и окажет любую помощь.

— Спасибо... Но я... Может быть, вы подскажете мне выход из музея?

— Да-да, конечно. Наши учёные рассчитали наиболее вероятное расположение выхода, и это подтверждается историческими данными, оставленными нашими предками. Грета Вам все объяснит. А я, с Вашего позволения, вернусь к своему оркестру.

Он действительно встал на прежнее место и ещё энергичнее замахал лапками, от чего стройности в музыке не прибавилось, а, кажется, стало только меньше. Грета подошла к моим ногам, и, прижавшись к ботинку, томно выдохнула:

— Выход из музея — это очень просто... Но, для начала, пойдем... Потанцуем... А ты дашь мне винограда?..

Мне ещё не доводилось иметь дело с пьяной крысой, которая пытается меня соблазнить, да ещё и требует за это виноград, и я слегка растерялся от неожиданности. Крысиные лапки уже развязали шнурки, и коготки щекотали мою ступню. Тут какофония на время прекратилась, и Дирижёр громким голосом произнес:

— Дорогие! Настало время любви! Танцуйте и любите друг друга! Ибо в этом истина, а всё остальное — тлен!

После этих слов губные гармошки зазвучали громче, а крысы неистово заплясали под бой барабанов.

— Пойдем же, — тянула меня за шнурки Грета, — ну...

Тут я, наконец, опомнился и, отпихнув её носком другой ноги, вышел и плотно закрыл за собой дверь. Прислонившись спиной к створкам, я закрыл глаза. Постояв так около минуты, я решил выпить ещё немного водки из графина и обдумать своё теперешнее положение и возможные дальнейшие действия. В зале было уже совсем темно и мужчину с сигаретой во рту, сидевшего за столом, я заметил, лишь почти вплотную подойдя к нему. Чиркнула спичка, и он сперва зажёг свечку, лишь потом прикурив. В появившемся свете я смог лучше разглядеть его: расстёгнутая вверху рубашка, небрежная причёска и пиджак на спинке стула. Взгляд его все время ускользал, прячась то под бровями, то в темноте большого зала. Он спросил:

— Почему ты не остался с ними?

— Я не знаю, мне было неприятно.

— Они же вполне гостеприимны. По крайней мере, в такие дни.

— Я не могу.

— Ну что ж. Ты ищешь выход? Я тоже. Но знаю я не больше твоего.

После небольшой паузы я спросил:

— А где девушка? Тут была девушка, а теперь её нет. Мне кажется, она знает выход, просто не хочет уходить. А что ты про неё знаешь?

— Почти ничего. Она мало с кем говорит. Если она беседовала с тобой, то тебе повезло. Но теперь её здесь нет. Она не любит темноты. И второй раз ты её уже не увидишь.

Я задумался. Жаль...

— Она говорила что-то о Смотрителе...

— Смотритель... О нём лучше не говорить. Всё равно никто толком ничего не знает. Но каждый с ним рано или поздно встретится; нельзя же остаться в музее навсегда.

— Хорошо, если мы оба ищем выход, может быть нам лучше объединить усилия?

— Не стоит. Если ты ещё не понял, то выход у каждого свой. Для кого это огромные ворота во всю стену, а для кого — небольшая дверца в подвале.

— Так как же мне его найти?

— Скорее всего, ты рано или поздно наткнёшься на Смотрителя, и он тебя выведет. Вот только когда это произойдет, никто тебе не скажет. А теперь давай выпьем, и я пойду.

Он достал из ящичка в столике ещё одну рюмку, поставил рядом с моей и аккуратно наполнил их водкой. Когда мы, ни слова не говоря, чокались, мне удалось поймать его взгляд. Он был очень глубоким и усталым. Залпом выпив водку, мужчина встал со стула, подхватил пальцем свой помятый пиджак и, накинув его на плечо, исчез из шарика света, создаваемого свечкой.

Чтобы делать хоть что-то (обычно это меня успокаивало в любых ситуациях), я взял свечку в руку и обошёл зал по периметру, закрывая пламя рукой, чтобы его не задуло движением воздуха, возникающим при ходьбе. В одной из стен я нашёл небольшую дверь и, приоткрыв её, обнаружил за ней длинный коридор, освещённый в дальнем конце. Я решил посмотреть, что там находится. Но не успел я дойти до освещённой части, как кто-то окликнул дверь по имени. Я обернулся и увидел небольшого седого человека с лысиной. Он позвякивал ключами, висевшими на большом кольце, которое было закреплено на ремне.

Морозный загородный воздух обжёг меня, и голова моя слегка закружилась. "Лига" в моих руках превратилась в большой кожаный блокнот с пустыми страницами. Передо мной находилась небольшая утоптанная площадка, за которой начинался густой хвойный лес. Между высокой стеной музея и темной неизвестностью леса была узкая полоска чистого белого снега, искрящегося в свете луны. Я мог вернуться в музей, но туда меня ничего не звало, кроме легкого сладко-горького чувства потери, почему-то ассоциировавшегося с девушкой из синего зала.

И я шагнул в лес.