Лежмя лежать на холодном полу и думать. Ловить разбегающиеся мысли, проскользнувшие страхи, мучительные в своей неизбывности фобии, глупые слова. Это жизнь, вот она. Пляшет на чужих костях, растворяясь в водопаде горячечного бреда, беснуется вокруг костра человеческих судеб, запертых в коробку небытия по её бездумному желанию. Нужна ли эта тихая борьба тебе, мокрому, голому, сведённому нервной дрожью мышц в комок исстрадавшихся нервов? Так ли ты жаждешь переживать эту могучую поступь по чахоточной твоей груди?

Нет, не нужно. Нет, не жаждешь. Зачем тогда воспоминания о загубленных душах (не тобой, не тобой!), о сокрушённых жизнях (таких далёких, почти несуществующих!), пусть их было миллион, миллиард! Или это проклятое чувство сопереживания, немыслимое у зверя, но вроде бы не позабытое ещё человеком? А может, это всего лишь твоя вина, пусть не такая, пусть и вовсе придуманная тобою по инерции — не может же быть, чтобы я — ни в чём — никогда?!

Лежи, не надо вскакивать и метаться по комнате. Ты не тот герой, который мне нужен. Да и толку-то, сколько времени прошло. Давай будем просто друзьями. Вот так, спокойнее. Лежи, думай, вспоминай, бойся, скрежещи зубами, ходи в исступлении под себя — чем бы дитя ни тешилось. Не будет больше красивых сцен из жизни школ подпольного пилотирования. Не будет и героических пожарных на руинах, сурово и властно вздымающих орудия своего скорбного труда. Не останется флажков, животрепещущих на ветру символов победы бытия над бытием. Останется только вот так же лежать, вспоминая о том, чего не было ни с тобой, ни с кем-то из твоих знакомых, ибо только такие воспоминания по-настоящему бередят душу и портят пищеварение. Стонать, отворачиваться от слепяще-яркого света за окном, кричать "нет!" и не верить самому себе.

Да, не верить. Это же так прекрасно. Остановиться. Рассмеяться. Пройтись по неструганным доскам открытой веранды, на несуществующем осатаневшем ветру, трогая губами кончики обмороженных пальцев. Понять, что мир изменился не в тот страшный далёкий придуманный день. Он изменился сейчас, здесь. И пребудет таким вовеки.