— Ну? Опять?! Я сколько раз тебе говорил? Миллионы!

Он встал с кресла, достал из бара бутылку и налил в пузатый бокал коньяку.

— На вот. Любимый твой.

— Не хочу...

— Пей! — он сел и раздраженно поправил полы халата. — Дура! Ну какая ты дура!

— Дура... А что делать?..

— Я тебе говорил! Я тебе, твою мать, задолбался говорить!

— Ладно — не ори...

— Чего — не ори?! Ты посмотри, сопли за тобой какие волочатся — хрен квартиру отмоешь!

— Новую купишь.

— Во-во... Грамотная! Здесь ты всегда грамотная. Куда только с ними твоя грамотность девается...

— Пописать выходит.

— Покакать! Ладно... Собирайся. Пора тебе.

— Не могу... Я ему еще нужна...

— Ему?! Ты еще не поняла? Да он пользуется тобой — как и все! И точно так же скоро выбросит!

— Пусть...

— Господи, ну за что ж наказание такое?! Ну тебя что — мало били?

— Достаточно...

— Еще хочешь? Ты мазохистка?

— Нет... Пусть он выбросит. И тогда я пойду.

— Точно пойдешь? Уверена?

— Да.

— Ты обманула меня...

— Нет. У нас запрещен обман — в отличие от вас. Ты получил то, что хотел.

— Я хотел любви...

— Нет. Ты хотел ее. Любовь ты продал.

— И как теперь жить?

— Вечно! — она расхохоталась мне в лицо и вставила в мундштук очередную сигарету.

Красивая... Даже сейчас я хочу ее.

— Чуть позже, — она улыбнулась уголком рта. — Может, кошку изобразить? Что б не отвлекался. Или собаку?

— Не надо кошку...

— Как хочешь. — Она равнодушно отвернулась к окну.

Сука! Переломать бы ее красивые пальцы в двадцати четырех местах — чтоб орала, как резаная!

— Тогда успокоишься? — опять эта ее блядская улыбка! — Расслабься, любимый. Выпей.

— Вали отсюда, тварь! Скотина! Падаль! Вали отсюда!!!

— Эк тебя растащило-то, — поморщилась. — Давай-ка без истерик, родной. Выпей и успокойся.

Виски привычно обожгло горло.

— Отпустила б ты меня... Передала б какому-нибудь мужичонке...

— Обойдешься, — она глотнула коньяку и опять закурила. — И потом — ты мне нравишься: у тебя хорошие данные. Я планирую тебя на свое место — когда будешь готов.

— А сама куда? На повышение?

— Нет. Туда, где покой...

— А где покой?

Опять отвернулась к окну. Я знаю, что она сейчас прячет. Черные глаза. Я не люблю, когда у нее такие глаза — и она их прячет. Наверное, я никогда не пойму, почему она это делает.

— Ну?! Сыта?

— Выпить бы...

— Говно вопрос! — на столе уже стояло две дюжины бокалов. — Чего изволите?

Чуть согнувшись, он стоял над столом, демонстрируя перекинутое через руку полотенце.

— Васпуракан...

— Ты не оригинальна. — Он отшвырнул полотенце и развалился в кресле.

Полотенце смахнуло со стола весь хрусталь, оставив один — с темной маслянистой жидкостью.

— Хочешь, приволоку его сюда? — он ехидно прищурил красивые зеленые глаза. — Весь твой будет, все на свете забудет, в ногах будет валяться! Хочешь?

— Отвали...

— Больно? А кто тут скулил месяц назад: "Я ему нужна"? А кто тут Жанну Д'Арк изображал: "Пусть выбросит"? Плакала! Руки ему целовала!

— Перестань...

— Жить без него, ясен перец, не можешь?

— Могу. Не хочу... Хватит уже. Идем. Я готова.

— Идем. Идем, малыш. Не нужен тебе этот мир. Забудь его, моя хорошая. Тебе нужен покой. Ты больше никогда не будешь плакать...

— И когда я буду готов?

— Скоро. Еще одну душу нам доставишь — и можешь работать самостоятельно.

— Душу? Я?!

— Ты. Двенадцать — включая твою — уже есть. Еще одну.

Кажется, я даже протрезвел.

— Хочешь сказать, что я поставляю вам души?

— Да. И неплохо справляешься.

Бутылка была пуста. А выпить хотелось до одури. Я поплелся к двери, намереваясь спуститься в магазин.

— Ну что ты как маленький! Возьми в баре... — она раздраженно затушила окурок.

"В баре пусто", — подумал я.

— Вот Фома-то! — она метнулась в комнату, взяла из пустого бара бутылку, сунула мне в руки. — На!

"Пора бы привыкнуть", — вяло проползла мысль. Я отвинтил пробку и выпил.

Я бездумно делал глоток за глотком, не пьянея и ничего не чувствуя.

В голове вертелся вопрос. Она упорно не отвечала — ждала озвучки.

— Кто? — не выдержал я.

— Огласить весь список? — она хотела добить меня сарказмом.

— Да.

— Как скажешь...

Она отвернулась к окну и произнесла первое имя:

— Лена.

Лена? Ах, да... Боже, как давно это было... Хорошенькая секретарша шефа. Но она скоро уволилась, и я больше никогда ее не видел.

— И не увидишь. Не она уволилась — ее уволили. Добрые люди настучали вашему шефу... Пошла на Тверскую. А через год ее прирезал сутенер... Рита.

Ритка? Не может быть! Девочка из хорошей семьи — сплошное благополучие. Наверняка живет сейчас где-нибудь в Европе.

— В психушке она живет. Безнадежна. Вены резала, таблетки жрала... Из-за глаз твоих красивых... Саша.

Саня... Ляпший друг! Весельчак, балагур, душа! Правда, сто лет не виделись. Он-то как сюда попал?

— А пока ты своей разлюбезной надышаться не мог — он на иглу сел. Звонил он тебе тогда... Но у тебя ж любовь была необыкновенная — недосуг тебе было!.. Ольга.

Оля... Да — тут был не прав. Обидел девушку. Впрочем, сама виновата — нечего лезть под горячую руку.

— Виновата? Виновата, что тебе, скоту, поверила — ушла от мужа. Обратно не вернулась, начала пить... И померла — с пустой бутылкой под забором. Соня.

Соня? Да мы и не ругались вроде. Веселая всегда была... Потом пропала куда-то...

— Веселая... Весело поехала в лес, весело забрела в чащу, весело привязала веревку к самому толстому суку, весело затянула петлю... До сих пор висит — веселая такая... Лиза.

Лиза!... Лапа... Умница. Все понимала девочка. Но мы ж с ней по-хорошему разошлись — без истерик. Она улыбалась даже!

— Улыбалась... Когда летела — тоже улыбалась. С той самой крыши... Так и похоронили — с улыбкой... Катерина.

А Катька при чем? Все в порядке у Катьки — родит скоро. Мальчика. Моего мальчика!

— Твоего. Очень даже твоего. Вдвойне твоего!

— Ты о чем, родная?

— Помнишь сеновал в Сосновке? Ты в армии был...

Сеновал... Еще бы не помнить! Сам пьян, ночь пьяная, а сено какое пьяное!.. Девица какая-то была... Плакала, руки целовала... Как же ее звали-то?

— Не важно. Родила она. Катерину.

Нет... Невозможно! Катька... Нет!

И вдруг зашевелились волосы — мальчик...

— Вот его-то душа и станет последней, — она повернулась, чтобы взять сигарету. — А говорил, что не приемлешь инцеста.

Сквозь шок заметил — что-то в ней не так.

— Продолжать?

— Хватит...

Остро не хотелось жить.

— Нет уж — живи теперь... Любимый...

— Твоих рук дело?

Она зло рассмеялась — в окно:

— Нет — твоих, — затушила сигарету, глотнула коньяку, встала. — Пойду я. Надоел ты мне.

— Я отвезу...

— Обойдусь, — и исчезла.

Это тоже было странно: она всегда соблюдала человеческие формальности.

Больше я ее не видел.

Она села в машину, повернула ключ. Машина недовольно заворчала, но все же завелась. "Дуська, дурища, ну что ты капризничаешь? В такие руки попала — радоваться должна. Жаль, что тебя нельзя взять с собой".

Она ехала по знакомой дороге — не очень хорошей, но, как правило, пустой. "Интересно, как это будет? Я встречусь с КАМАЗом, или откажут тормоза — и вылечу в кювет? Нет — не может быть так тривиально. Он наверняка придумал что-нибудь более изысканное".

Она автоматически тормознула у знака "Стоп" и расхохоталась. "Надо же — правила соблюдаю. Вот ведь как вдолбили-то!". Она переключила скорость и со всей дури выжала газ.

Что-то вдруг изменилось. Дорога. Она была абсолютно ровной, гладкой, с ослепительно белой свежей разметкой. Здесь никогда не было такой дороги.

Лес. Он стал зеленым, ярким, совсем летним. "Сегодня октябрь".

Солнце. Не в каждом июле бывает такое солнце.

Она поняла. Конечно. "Он знает, чего я всегда хочу".

Она остановила машину, вошла в лес и легла на траву. Прямо перед ней стоял глянцево-красный мухомор. "Здравствуй, мухомор", — она засмеялась и перевернулась на спину. "Где-то здесь должна быть моя река. И палатка. Он наверняка позаботился об этом".

Она смотрела на голубое летнее небо и искала боль. Но боли не было. Совсем. Не было вообще ничего, кроме покоя. "Спасибо. Надеюсь, ты оставил мне коньяку".

Она легко встала и пошла на запах реки.