Последнее время мне снятся очень странные сны,

И в то же время как-то все они ясно очерчены:

Когда смотришь вглубь, они всё объясняют с другой стороны,

А по краям это вообще смесь чего-то с чем-то, каштаны с печенью.

И из моих ладоней медленно выходят шасси,

А за спиной из спины выдвигаются крылья птичьи,

Голубыми нитками кто-то усердно вяжет —

И, интересно заметить, не спицами, а на спичках —

Тормозной путь для меня (но как я его ни проси,

Всё равно мне никогда не хватает пряжи).

За всем наблюдает весьма необычный человек-автомобиль —

Необычен он тем, что вместо двух ног имеет примерно четыре —

Он говорит мне, если ты видишь что-то, то это что-то люби,

А если не видишь, то распахни-ка глаза пошире.

И это странное несоотвествие рождает в моей голове конфликт.

Как можно так говорить, когда у тебя под ногами земли, чем у меня больше вдвое?!

Как будто ворона свила гнездо в утренней орхидее

И сидит,

И чешется, а над ней восковое солнце такое.

Впрочем, неважно, и я набираю в ладонь мокрого гравия горсть

И слежу, как сухопарый мороз подгрызает мои фаланги.

И потому, что я помню, что хозяина кормит гость,

Я продержусь на этом пару ещё пару месяцев-бумерангов.

С этими мыслями прогуливаясь по фифth авеню...

Однако видение кончается неожиданно тривиально,

Но так-таки распахнутым глазом остатки ресниц храню,

В корнях которых спрятан гостинец оттуда в бумаге сальной.

И вот я сижу и безотрывно на дивную голубую подвеску смотрю,

Гостинец от старого друга, что добавляет автобиографичности в стихотворенье.

А может быть, я по-другому и не умею. Так я говорю.

А время летит.

Вчера была зима, сегодня уже воскресенье.