Гости собрались ближе к полудню. Хозяин пригласил всех, кто имел хоть какое-то отношение к его Двору и пребывал с ним в Допустимых отношениях. Ближайшие родственники из бедных семей, оробевшие от количества разношерстного люда, набившегося в избу. Старейшины деревни, поглаживающие длинные белоснежные бороды, волочившиеся по земле. Зажиточные соседи из Второй Волны и заводчик Суструпьин, выполнявший на празднике роль приглашенного Зоб-наблюдателя. Отдельно от всех в углу за столом сидел Духовный Надзиратель с тощим послушником в чёрном клобуке.

Дозволяющий явно запаздывал. Гости вяло шептались и украдкой кидали жадные взгляды на праздничный стол, уставленный разнообразными яствами. Хозяин Антип нервничал, серчал на прислугу, пинал подвернувшихся под ногу дворовых собак, и время от времени прикладывался к золочёной табакерке, запуская массивную ладонь за пазуху расшитого платиновыми нитями халата.

В половине первого в избу вбежал мальчишка из прислуги, с криками растянувшись на ковре.

— Едут, едут!!!

Гости торопливо повставали со скамеек и поспешили во двор, на ходу разглаживая бороды и складки одежд. Когда все выстроились в два ряда, Антип махнул дворовым, они широко распахнули ворота и во двор вкатились пустые сани, за которыми согласно Обряду въехал верхом сам Дозволяющий Барин. По рядам гостей пронесся сдержанный вздох облегчения.

Барин подъехал к крыльцу, устало кивнув всем собравшимся в знак приветствия. Следуя древнему обычаю Крайней Теплоты Гостеприимства, Хозяин Антип сам вышел к дорогому и высокому гостю, взял поводья, помог Барину спешиться, отвел лошадь под навес и открыл заслонку, выпуская живородящих пчёл. Барин тем временем, дабы ублажить Духов Первопредков и Иннервации, начал ритуальный Разговор с Хозяином:

— Опомнились ли твои предки, Хозяин Антип?

— Нет еще, благодетель, не опомнились благодарственные...

— Чиста ли твоя фистула?

— Презрениями Светозарного Вседержителя тверди чиста и эластична...

— Так что же тебе еще, червь неблагодарный? По какой причине вздумал ты... — Барин сделал паузу, переводя дух. Гости замерли в ужасе, оробев от небывалого кощунства. Никогда еще прежде ни они сами, ни отцы их, ни отцы их отцов не видели, чтоб Дозволяющий Барин прерывал церемониальную речь. Гости отказались верить, а Старейшины решили, что будут клятвенно утверждать, что им всё померещилось.

— ...вздумал тревожить раба Светозарного Вседержителя, неназываемого Кормильца и Хранителя всякого Порядка и Закона?

Хозяин, участвующий в Ритуале уже не первый раз, принялся напевно причитать, возвышая голос до дрожащего и срывающегося иступлённого воя. Дойдя да крайней степени исступления, Антип упал к ногам Барина, терзая бороду, заплётенную в три убористые косы.

— О, дай благодатное разрешение положительной динамике, хозяин гнилостного мяса моего! Да не допустит твоя мудрость неблагодатного исхода! Не дай иссякнуть потокам славящих славословий и молеб! Не допусти худого!

Барин едва заметно поморщился, терпеливо ожидая конца обязательной официальной части. Наконец, Хозяин Избы закончил Ритуальный Плач и провёл Барина во внутрь Избы, в Родильню.

Роженица исступлённо кричала, попеременно выкрикивая двадцатисложное неназываемое имя Императора, обрывки уставных и апокрифических молитв. Барин сделал шаг вперёд, и, отбросив тяжелые полы меховых одежд, опустился перед роженицей на колено. Вынул ритуальный рипак из живого железа, и одним точным коротким взмахом рассек проволочные скобы, стягивающие устье.

— Дозволяю разродиться, — сказал он, вставая и стряхивая с одежды опилки и сор, — своим третьим рангом. И да не будет худого.

Разрывая стенки родового канала, показался плод. Бабка-повитуха, проворно подхватила младенца, встряхнула, ловко перегрызла пуповину и перетянула её концы толстой шерстяной нитью красного цвета.

— Вот же, — заверещала она, высоко поднимая младенца над головой, — прими раба твоего Небо-мститель! Узри и прими!

— Узри и прими раба своего, Земля-попиратель! — Бабка с размаху швырнула младенца на земляной пол в опилках и стеблях мяты.

Барин сглотнул, облизал пересохшие от внутреннего жара губы и начал свою часть:

— Именем Его, неназываемого среброустого, златоязыкого, лунномудрого протогониста первопричинного порядка Естественности!

— Именем Его! — вторили Барину Антип и повитуха под агонизирующие вопли роженицы и личинки-младенца, обнажившего треугольные зубы.

— Именем Его, попирающего землю, подпирающего небо, мстящим оком обозревающего, отворяющего молитвы, прозревающего грядущее и метадиректность!

— Именем Его!

— Именем Его, проклинающего врагов Клокочущего Котлована, насаждающего протоколы мокроватостей и зерна, тянущий за вселенские жилы, держащий вожжи змиев отсутствия!

— Именем Его!

— Именем и радостью Его, тоном наркотической непосредственности Его и боли за Благость и кровью исходящего за судьбы Народа, под праведным гнетом Благости стонущего и хрипящего...

— Именем Его!

— Именем Его, прими же раба своего Мстящее Небо и узри раба своего Попираемая Твердь, дабы не было ни сглазу, ни призору, ни перепугу, ни сомнений, ни усечевания, ни увечевания, ни увещевания никакого, — закончил Владыка Барин и принял теплую кровь роженицы с вином в чаше, поданной Антипом. Пригубил и выплеснул на пол. Потом резко повернулся, вышел из родильной.

— Не худой! — гаркнул Барин.

Стараясь не смотреть на подобострастно вытянувшихся гостей, Барин вышел из избы и поспешил к саням. Брезгливо принял из трясущихся рук Антипа позвякивающий мешочек, уселся в покачнувшиеся от его веса сани, хлопнул в ладоши, скривился и потер вновь занывший висок.

— Трогай, Митку!

— Куда прикажете, Барин?

— Домой, бес тебе в голову... — сказал Владыка, пряча мешочек за пазуху и нащупывая в кармане рукоять пистолета, заряженного коренными зубами борова.