Я ждала друга. В скверике напротив Лубянки — там еще Детский мир сбоку. Лето пока уходить не торопилось, хотя ветер уже рассказывал деревьям об осени. Деревья недовольно шумели, прогоняя ветвями озорника; но мне-то ветер был нужен: я уговаривала его поцеловать в нос того, кого так и не увижу никогда... Я зажмурилась, пытаясь представить, что чувствуешь, когда ветер целует в нос; и открыла глаза, услышав шуршание бумаги.

На соседней скамейке, подстелив газетку, устраивался пожилой дядечка. Первым делом я заметила длинные волосы с сединой и грустно усмехнулась: отличительный знак некоего тайного ордена, да. И небольшая седоватая бородка присутствовала — а как же. А потом к нему на руки взобрался один из голубей. Это была любовь — никаких сомнений. Голубь топтался по руке туда-сюда, иногда замирая, иногда пристально всматриваясь в глаза человека, и тогда я пугалась — а вдруг клюнет? А дядечка что-то тихонько приговаривал, легко и нежно поглаживая перышки. Голубь позволял ему это, подставляя под чуткие пальцы то спинку, то бочок; и я могу поклясться, что ему это нравилось! И глупой птице необходима нежность... Я отвернулась, чтобы прогнать предательски подступившие слезы; хорошо, что за очками не видно глаз...

Но меня неудержимо тянуло смотреть на этих двоих. Из стайки голубей, разгуливающей возле скамеек, вдруг отделился один и тоже взлетел на руки дядечки. А тот, первый, затеял драку, пытаясь прогнать непрошенного пришельца! Седовласый осторожно разнимал их, опять что-то приговаривая своему любимцу; но тот не успокоился, пока не согнал соперника с только ему принадлежавших рук. Ах, как я его понимала...

На лавочке напротив нас разместились две девчушки с булочками. Отломив кусочки, они начали бросать их птицам. И тут же к ним отовсюду слетелись голуби и воробьи. Устроили возню, шум; хлопанье крыльев, девчоночий смех... Я взглянула на соседей — голубь оставался с человеком, презрительно отвернувшись от шумной толпы своих собратьев. Дядечка осторожно вытянул руку, по-прежнему что-то приговаривая и кивая на лавочку напротив. "Иди, покормись, а я подожду", — мне показалось, что я даже слышу эти слова. Голубь, помедлив, взлетел, сразу пробился в середину стаи, ухватил крошку и тут же вернулся назад, к любимым рукам. Дядечка, улыбаясь, опять нежно погладил перья — и горькой была эта улыбка... А потом осторожно опустил птицу на землю и полез за сигаретами, пробормотав что-то извиняющимся голосом. Наверное, у них уже был разработан ритуал. Пока человек курил, птица разгуливала неподалеку, что-то деловито разыскивая на дорожке. Вдруг она приблизилась к моей скамейке. Я замерла. Мне безумно хотелось, чтобы птица забралась на руки и ко мне. Я даже дышать перестала, чтобы не спугнуть. Голубь подошел совсем близко к моим ногам. Взглянул вопрошающе и пристально, разглядывая нечто, ведомое лишь ему одному. А затем, потеряв интерес, вернулся к своему повелителю. Наверное, в этом седовласом было что-то, чего так недоставало мне...

Внимательный друг спросил, когда я уселась в машину: — Что с тобой? У тебя такое лицо... Что я могла ему ответить? — Все нормально, — сказала я, закуривая сигарету и стараясь, чтобы руки не дрожали. — Все нормально.