Девчонку звали Ида. Ничего себе такая евреечка. Фигурка, хаер до жопы, нос с горбинкой. Глаза черные, как маслины без косточек. В смысле пустые.

«Ничего, — думаю, — это во времена Льва Николаевича было по-другому, а теперь все зеркала кривые».

— Хай! — перехожу на западный манер, — как поживаете?

— Спасибо, хорошо, — немного картавит. — Так сколько лет ребенку?

Оп-па, стало быть, Гоша, засранец, ничего ей не объяснил. Что ж, так еще интересней, поиграем.

— Ребенок уже большой, — говорю, — самостоятельный. Пельмени сам себе варит. И ползунки гладит. Беспокоиться  не о чем. А мы с вами сходим пока куда-нибудь. Посидим, поближе познакомимся.

Не знаю, как где, а у нас на Петроградке в какую сторону не плюнь, все равно попадешь в кабак. Так что с «посидеть» проблем не было. Проблемы начались несколько позже. Только я заказал шампанского с водочкой, салату «оливье» побольше, да какую-то рубленную хрень на горячее, как выяснилось, что спутница моя, так сказать «не пьет и в рот не берет» и ест исключительно растительную пищу. Твою мать, не отменять же заказ! Я разозлился и взял для нее облегченный «айрен-брю» кислотного цвета и две порции морской капусты.

— Бон аппетито! — говорю, и водочки треснул.

Она молчит, ковыряет вилкой в капусте — обиделась, а стало быть, своего я достиг.

— Интересная наука философия? — спрашиваю.

— Что? — смотрит непонимающе.

— Ничего, — говорю. — Извините.

И еще водочки пригубил, шампанским отполировал, жую салат и кумекаю, мол пора тормозить и с выпивкой, и с сарказмом, не то первая брачная ночь не светит. Девчонка вон совсем скисла, тянет с отвращением «айрен-брю», да в сторону смотрит, где на сцене местные лабухи выделываются. Вот что точно знаю — никогда не стану играть в кабаках.

— Послушайте, Ида, — обращаюсь. — И что ж вас всех за границу так тянет? Неужели в России нормальной работы не найти?

Она плечиками передернула и смотрит на меня, как на идиота:

— Нормальной — нет! Чтоб интересная была и платили нормально. Страна не способна обеспечить молодых талантливых специалистов ни тем, ни другим.

От ее пафоса я даже глаза прикрыл.

— А еще я детей люблю. Вот денег заработаю, вернусь, замуж выйду, рожу не меньше трех. А может, и не выйду, все равно рожу. Мне независимость нравится. А потом там такая языковая практика.

«Да уж, — думаю, — практика у тебя еще та будет. А вот детей уже, скорее всего, нет. Может заделать ей сегодня хотя бы одного, пока не поздно?»

А эта дурочка все больше распаляется:

— Представляете, я буду гувернанткой в семье профессора Кельнского университета, лауреата Нобелевской премии самого Франца Беккенбауэра!

Чтоб скрыть улыбку, я опять водки жахнул. Во как этих лахудр разводят-то! Ну да что еще могло прийти в голову бывшему спортсмену Гоше, кроме фамилии известного в прошлом футболиста? Зря я, конечно, еще добавил, потому как потянуло меня на провокацию:

— А вы уверены, что будете работать там, где обещано?

— Что вы имеете в виду? — недоумевает.

— Ну, — тяну задумчиво, — за границей обычно больше нашим телом интересуются, нежели душой.

— Да вы что! — прямо взвилась, — Это же солидная фирма, с честным именем, да она уже почти всех моих подруг трудоустроила в приличные семьи.

— Ага, — киваю, — к доктору Румениге, академику Феллеру и бакалавру Берти Фоксу.

— А вы откуда знаете? — смотрит испуганно.

Я уже и не рад, что начал, однако поздно пить «боржоми». Лучше выпить водки, что я, не медля, и сделал:

— Я много чего знаю, девочка. Только мой тебе совет — сдавай-ка загранпаспорт, пока не началось.

— Что «не началось»? — глаза-маслины уже размером со сливы. — Что вы такое несете? Да вы ненормальный!

Тут я разозлился уже окончательно. Нет, прав был граф Толстой, ох как прав:

— Я-то, может, и ненормальный, а вот ты, умная, давай, пиздуй в свою Бундесрань, полируй там пивные краны профессору Беккенбауэру и всей его команде!

На нас начали обращать внимание. Я допил водку, встал, чуть не опрокинув стол, и нетвердо направился к выходу.

— Мудак! — донесся в спину голос молодого филолога. — Полное говно!

«Это точно, — подумалось, — говно».

До выхода, однако, дойти не довелось: заприметил за столиком в самом углу нечто в черном и коротком. Волосы всклокочены, помада размазана, взгляд потухший, как и сигарета во рту. На столе пустая бутылка «Плиски» и полная окурков пепельница. Был бы трезвее наверняка мимо прошел, а тут то ли у меня гормон взыграл, то ли у нее. Короче, флюиды какие-то почти осязаемые.

«Ладно, — решил, — вечер только начинается». Знать бы тогда, чем это все обернется...

Подошел поближе, щелкнул зажигалкой, говорю:

— Мадам, не желаете ли партия в боулинг?

Та вздрогнула и сигарета выпала изо рта на скатерть.

Следующую неделю мы провели у меня. Мадам оказалась Кларой с Урала, и приехала она поступать в Лесгафта на «мастера спорта по гимнастике» не поступила, естественно. Жить негде, деньги кончаются, в шлюхи идти не дает девичья гордость и папино воспитание.

Говорить с ней было решительно не о чем. По очереди ходили за водкой. Смотрели ток-шоу по ящику. Просыпались обычно вечером к нагиевским «окнам». Потом я включал порнуху. Окончательно доломали диван. Холодильник был пуст, как курортный пляж зимой. Неудивительно, что на четвертый день такого режима не то что сексуальный — вербальный контакт стал недоступен. На пятый день меня начало тошнить от нее, на шестой — от водки. Ее, видимо, тоже. Она облевала мне весь коридор, умудрилась подраться с соседкой по лестничной площадке. В неравном бою победила соседка. Когда же в полупьяном бреду она прошептала «возьми меня в жены, котик», терпение мое лопнуло. Я отвез невменяемую с подбитым глазом чемпионку на вокзал, сунул в трусы пятьсот рублей и запихнул в ближайшую электричку до Лемболово. Подальше, чтоб дорогу обратно не нашла. Говорят, в Лемболово спортивно-оздоровительный лагерь для умственно неполноценных детей. Пускай там тренируется дальше на «мастера спорта».

Мысленно перекрестившись, принял там же в буфете на Финбане сто пятьдесят и стал вспоминать, в какой стороне Петроградка. Вспомнить не успел, поскольку получил в подземном переходе чем-то по голове и умер.

Недели на три.

Позже, с частичным возвращением сознания и памяти, я догадался, чьих это рук дело. Похоже, Гоше сотоварищи шибко не понравился мой длинный язык.

А пока лежу, весь в белом, и смотрю одним глазом — второй плотно упакован — в лицо другого доктора, еще более печальное, даже скорбное. Ибо в большой бугристой голове нейрохирурга кроется большее знание, нежели в бритой башке тайком выпивающего нарколога.

Надо мной паутина из проводов и катетеров, тюль на окне также напоминает хитросплетения гигантского паука. Ощущаю себя мухой.

— Мы уже думали, что не выкарабкаетесь, голубчик, — доносится откуда-то издалека утробный голос эскулапа.

Думаю о потустороннем.

— Скоро будете как новенький.

«Говно», — решаю и снова проваливаюсь в небытие.

Окончание следует...