1987 год. Я получил в карман диплом и распределение в ***кий театр Драмы. Хорошо, что учеба кончилась. Меня окончательно утомили классические трактовки драматургии, банальные студенческие постановки типа "Вишневого сада" и "Дяди Вани", уроки актерского мастерства в классе никому неизвестного, невыразительного и страдающего маразмом народного артиста РСФСР Зиновия Барагодского. В Питере остались работать "фамилии" — дети причастных и околопричастных к сцене персоналий и персонажей. Либо обладающие ярким талантом и безмерным везением, но больших ролей им все равно не давали. Среда искусства, наверное, как никакая другая зависима от внешних воздействий, и, прежде всего, от финансирования. Для того чтобы повысить жизнеспособность и стабильность она делиться на кланы и касты, и чужих людей обычно не принимает. Мне не хотелось любой ценой просачиваться в эту систему, я думал, что лучше спокойно играть в Урюпинске Гамлета. Или Зилова. Для актера мужчины, на мой взгляд, есть две великие роли — Гамлет и Зилов. Сможешь сыграть их и ты — великий. Для педерастов — не знаю, у них свои труппы, свои театры, свои поклонники. Их много в экране, о них много рекламы, но держатся они обособленно. Может быть, среди них имелись люди талантливые.

Я сошел на перрон ***ка, и мне казалось, что вскоре я "завоюю" Европу. Маленький чистый город в серых пятиэтажках, садах и заборах. Свежевыкрашенные разделительные полосы и свежие дымящиеся конские лепешки на дорогах. Нет светофоров и проституток. Есть театр. Маленький чистый город.

У главрежа были глубоко посаженные прозрачные глаза — он много пил, черные ободки под ногтями — работал на огороде.

— На практику? — без охоты спросил он.

— Насовсем, — я подал ему направление.

— Ну да, ну да, — главреж почесался в подмышке. — "Турандотом" владеешь?

— В смысле? — не понял я.

— В смысле, что Степанов в запое, — главреж, казалось, поразился моей непонятливости. — Будешь играть сегодня. Там все просто, забудешь чего, добавь от себя, импровизируй. Чего смотришь? Роль как роль и костюмы хорошие.

Вечером прошел мой дебют. Двадцать человек в труппе. Десять человек в зале. Я был удручен и напуган. После спектакля появился похмельный Степанов, и мы все нажрались. Утром я болел на казенной жилплощади и не мог вспомнить прошедшего дня, пока главреж не принес подлечиться. Пить до одиннадцати мне еще не приходилось, но обстоятельства ломали традиции, и я, припомнив о собственном мужестве, выпил. Главный посидел, покурил папиросу, потом проверил мои зрачки и сказал:

— Играешь ты хорошо, но хотелось бы объяснить кое-что. Синька — большое зло, но артисту без нее нельзя, это раз. "Утиной охоты" ставить нам не положено, театр не той категории, это два. Зрителей много у нас никогда не будет, это рабочий город, людям здесь жить и работать тяжело, это три. Тут тебе не Москва.

И правда, с наступлением сумерек маленький чистый город на пару часов заполнялся хмурым сивушным людом в трикотажных спортивных костюмах или в пиджаках и брюках заправленных в стоптанные кирзовые сапоги. Холостые танцевали на открытых площадках, прикладывались к горлышкам зеленых фугасов и от нечего делать дрались. Люди семейные — торопились залиться , по пути домой, водкой в дешевых рюмочных или просто в ближайших кустах. А часа через два все исчезали. Утром их ждала тяжелая не по зарплате работа. Театр пустовал.

Я начал пить, чтобы не хотелось вернуться в Питер, где был зритель, но не было места для работы. Я научился пить с максимальным эффектом: "под сукнецо", с прокладочкой водочки пивом. И после спектакля часто ходил до своей "хрущебы" перебирая руками по забору. Я стал иначе пахнуть, как образованный человек из провинции — местные дворняги меня больше не облаивали и есть не просили. Еще не так давно, я мечтал о поклонниках, и они у меня появились — дворняги и некрасивая некрасовская девушка, которая сидела в первом ряду и иногда приносила мне цветы, яйца и сырники. Вероятно, я казался ей талантливым и слишком худым. Она легко краснела и, может быть, хотела стать известной актрисой, как Любовь Орлова из фильма "Волга-Волга". Шансов у нее не было. А у меня начались запои. Наконец я уехал, продержавшись в городке полтора года...

Перемены я заметил еще с перрона. Везде шла торговля. Свободная торговля самодельными пирожками и джинсами, не доехавшими до пресса иномарками и потерянными людьми. Марина вышла замуж за серьезного человека, у него был свой банк. Соловьев разливал дома в ванной "столичную" водку. Поваляев посредничал.

— Могу достать все, — шептал он мне, воровато оглядываясь, сидя за столиком в кооперативном кафе на улице Кропоткина. — Все! Но я мелочевкой не занимаюсь. Минимальная партия от вагона. Я тебя раскручу. Ищи свободные бабки!

Театром никто не занимался. Театром никто не увлекался. Публика культурной столицы расхищала соцсобственность и смотрела черные комедии и порнуху. Я ничего не понимал в происходящем, жизнь походила на старую проститутку с размалеванным фасадом и осыпающейся песком бесформенной задней частью. Я перестал пить, лежал на диване и думал. А когда кончились деньги, — разменял свою двушку на Васильевском острове на однокомнатную в Сосновой Поляне и небольшую сумму. Пускай вокруг суета и смута, делай то, что умеешь, открой свою студию, так мне казалось. Я арендовал угол (небольшой зал в помещении подросткового клуба) и занялся созданием экспериментального театра. Косметический ремонт делал сам. По ночам писал сценарий по мотивам "Голема" Густава Майринка. Я задумал удивительную постановку и, в обозначенный мною же срок, сообщил о своих планах однокурсникам.

— Да ты, я вижу, совсем неглуп! — загудел Поваляев. — Я согласен участвовать. Лучшего Аарона Вассертрума чем я не придумаешь!

— И я, — сказал Соловьев. — У тебя не найдется какой-нибудь драматической роли для меня?

— Конечно, Соловей — ты же мой друг, — столь бурной реакции я не ожидал.

— Проводишь меня? — в свою очередь спросила Марина, когда ребята ушли.

Марина, в которую я всегда был влюблен.

— Да, — мне пришла в голову странная мысль: уж не ради ли этой встречи с ней я все и затеял.

— У тебя кто-нибудь есть? — спросила Марина.

Боже мой, как она была хороша.

— Нет, — без колебаний соврал я.

— Ты знаешь, ты очень талантлив. Мы бы могли ужиться?

— Я был бы рад.

— Возьмешь меня?

— Да. И в жопу банкира.

— В жопу банкира!

Продолжение следует...