— Вы действительно лейтенант? — лицо администраторши перестало быть таким неприступным.

— Да, лейтенант. Лейтенант Промышленников, в отпуску. Тридцать суток в отпуску отдыхать. — Я восстановил черты своего лица как на фотографии. — Вот военный билет, вот отпускная, справка из госпиталя тоже есть.

— Не в этом дело, — женщина колебалась. — У нас, понимаете, номер двухместный, но там дама. Вы в самом деле лейтенант?

— Да, лейтенант Промышленников в отпуску. Тридцать суток...

— Ну, тогда вот ключи, номер 387-ой, — администраторша поморщилась. — Но что бы ни-ни! Дайте слово и номер части.

— Слово лейтенанта, — я спрятал ключ в китель, ушитый с боков, и благодарно щелкнул каблуками. — Мерси баку!

В лифте я причесался. За одеколоном, Серегиным, почти новым, лезть далеко, поэтому просто плюнул на ладонь и подклеил челочку: лейтенант!

У двери с номером 387 я кашлянул, как положено, поправил уставный зеленый галстук на крепкой еще резинке и постучал: тук-тук, ту-ту-ту, тук-ту, ту-ту-тук — что означает на азбуке Морзе: "Как слышите? Прием. Это я — полста пять".

Раздался раздраженный голос за дверью:

— Кто это?

— Полста пять! — ляпнул, было, я свой позывной открытым текстом, но вовремя спохватился и сказал по-граждански. — Промышленников я, Кирилл Эдуардович.

— Какая наглость, как ты мне надоел!

Бабий голос, на спор, кровь дунула в голову, и я смешался немного:

— Нет, это не тот. Это лейтенант, он будет здесь жить. Он в отпуску здесь жить.

Открывает с осторожностью. Вижу — в халате баба, в моих, стало быть, двадцати семи, этак, летах. Ногти красные, как и губы.

— В самом деле, — спрашивает, — лейтенант?

И та туда же!

— Да вот же, — говорю. — Фуражка, вот клеймо, справка из госпиталя, что еще показать?

— Давно, видать, в лейтенантах-то ходишь, бравый.

— Как поняла? — удивляюсь.

— Фура больно засаленная.

— Так ведь не положено новой.

Прохожу в комнату, ставлю желтый свой чемодан, говорю:

— Кирилл, а Вас?

— Ишь ты, лейтенант еще, а нахал.

— А коньяк! — козырем достаю из чемодана бутыль. — Пять звездочек.

— Какие пять? Две! — удивляется дама.

— Коньяк не "Лейтенант", дура, а "Арарат", на-ка нюхни.

Нюхает, кокотится или кокетися, но говорит:

— Аксана я, гвардеец.

Добро, думаю, в штыки теперь пора.

Подхожу к окну. Юг. Сочи. Январь. Зима.

— Зима красна, — говорю. — Не много, ни мало — десять градусов, — забрасываю, понятное дело, удочку.

Клюет:

— А что зимой-то в отпуску?

— Так ведь лейтенант же я.

— А-а-а...

Она садится с журналом за столик нога на ногу, так, чтобы халат съехал с колена, и мне от окна стала видна вся ее перспектива. Я понимаю, что пора переходить к самому главному.

Чешу нос, начинаю:

— Комбат говорил: Кирюха, оформляй документы на юг, гуляй, деньжат не жалей, ищи, Кирюха, жену в отпуску.

Сказал и слежу за реакцией. Сидит, как сидела с журналом, вроде бы и не расслышала, но халат не поправляет.

Ладно, думаю, Кирюха, наши шансы растут. И иду в ванную бриться.

Люблю бриться в отпуску. Приятно жужжит по коже электробритва "Днипро", и густая щетина от бороды падает на пол. И тут я увидел ванну. Никогда я не мылся в ванной. Это было что-то из детства, тогда бежали мы босоногие к ванне, что стояла на свалке невдалеке от поселка. Ржавая местами. В ней скапливалась дождевая вода и водились головастики. А курсантами нас раз в неделю водили в баню, и я всю дорогу думал о ванне. И вот теперь я лейтенант. У меня целый взвод головастиков. "Рядовой Трахтарбаев, учите устав! Мне наплевать, что вы не понимаете по-русски!" — ору я на них иногда. А им наплевать, что я лейтенант. И тянут они два года, когда я — двадцать пять. Я — профессионал.

Смотрю в зеркало: ну какой я черту лейтенант — уши, глаза. Ни шила, ни мыла. Эх, "шило-то" я проиграл замполиту в карты за пол-литра. Ух, и погуляли же мы тогда. Как пить дать гуляли! В каптерке.

В какой каптерке?! В отпуску я, тридцать суток, день в день.

— Гуляем, господа офицеры! Гип-гип, ура! — закричал я. — Ура!!!

— Перестаньте орать, — сказала Оксана, но не своим голосом, а глухим и низким, как гаубица.

Я выскочил из ванной. Спружинив, хлопнула по спине вилка на проводе от электробритвы "Днипро", и я оказался в комнате.

Смотрю: мужик какой-то не старый, но уже рыхлый и лысый, рожа красная, открывает желтый мой чемодан. Думают пусть ученые, размышляют пусть следователи, а я стукнул его электробритвой в нос. Отпрянул он, а я засмеялся победно и обернулся в поисках Оксаны, мол, смотри, как я его отделал. А ее-то нет нигде. Растерялся я, за что и получил от краснорожего своим чемоданом по уху, упал. А он указывает рукой на белую жестяную лампу на столе, что означает: в другое ухо не хочешь?

Тут я и понял, что он в чем-то свой.

А мужик тем временем снял со стула китель, расшитый с боков и спрятал с трудом в него свой живот. Гляжу: китель, мама, с погонами капитана. Комроты, небось, если не выше.

— Документы! — орет.

— Лейтенант Промышленников, — рапортую. — В отпуску. Направлен здесь жить под честное слово. Если что не так, прикажите освободить номер, дайте только забрать желтый мой чемодан.

— Твой чемодан... — ухмыляется. — А это видел?

И тычет мне в нос документы, по которым он — капитан Про-мыш-лен-ников, в отпуску, 30 суток день в день, и фотографию с неровными краями, где он с толстой старой Оксаной и желтым моим чемоданом стоит.

Это же я таким стал, понимаю. Стану таким. Развалиной капитанишкой с некрасивою капитаншей. И даже ударить его не могу, как мне грустно.