И положил землю нюхать. Все замерло, не знаю на сколько. Но старший их голову из травы все-таки поднял, зашипел:

— Все, пацан, все. Кончай. Иди, пацан. Базара нет. Все ништяк.

Так и разошлись миром. А пары недель не прошло, как воров тех в ментовку приняли скопом. Но и пацаны наши стали пропадать: кого на Смоленке закопали в грядку, кто просто исчез. А папа скоро вызвал меня одного. Я всего у него два раз бывал, но чего как помнил. Пришел — глазам не верю, век воли не видать — был раньше у папы хаза-подвал, шкуры на полу, на стенах обрезы висели, бабки лежали в коробке из-под пылесоса. На столе всегда ханка, шманка, трехлитровая банка с ширевом. Череп для бычков. А теперь, не поверите, образа из соседней церкви, картины, типа, этого Пабло Пикабло, компьютера, пианины. Сам же побритый и не с будунища. В галстуке и пиджаке, спереди коротком, и с двумя длинными хвостами сзади.

— Время идет, — говорит. — Война кончилась. Хватит, Валера, шелупонь всякую щипать. Будет у меня теперь бизнес. И я тебе больше не папа, не Отвердитель, а Вадим Вадимыч. А ты — Валерий Иваныч, и будешь ты у меня вести рестораны, баню и банк. А может мне депутатом тебя сделать по муниципально-территориальному округу?

— Че? — говорю.

— Ладно, разберемся, — отвечает. — А пока, не сходить ли нам, братец, в театр. На Виктюка.

— Че, — говорю.

— Ладно, — машет манерно ладонью. — На Виктюка потом. Походи по "шопам", оденься прилично, скажи им, что тебе в банке работать.

— Оксана, душа моя, не пойти ль нам на Виктюка? — говорит он не мне, а куда-то за ширму.

Я догадался: Оксана — это жена шефа из Мариуполя, ну папы моего жена, ну они не женились, конечно, но так.

— Пупсик, не сегодня, мне Исламчик вечером придет делать гидромассаж, — отвечает она. — Ах, кто бы мне, Пупсик, ножки мои беленькие пощекотал?!

— Ножки, — осклабливается шеф. — Ну, ты коза!

Я смотрю на ширму — это такая тряпка нарисованными слонами, натянутая на деревянный каркас, — и понимаю, что стал бизнесменом, и еще, что влюбился. В Ксюху, даже не видя ее, а только голос ее услыхав. И, конечно, зря Вадим Вадимыч называет ее коза.

Пацаны, у кого язык без костей, болтают, что Ксения из валютных, что мотала трешник за шмотки краденые. Но не верю я в это. Не такая она. Это я ночью думаю. А утром — на новой работе.

Контролирую все дела в кабаках, чтоб культурно и папу не парили, и в банке тоже. Как приду в банк, клерки очкастые гасятся кто куда. А я им:

— Иди сюда.

Один раз один сам пришел, говорит:

— Валерий Иванович, беда, дефолт.

— Че? Решай с ним до понедельника или яйца повыкручиваю, понял! — и ни слова больше.

Сделает все как миленький. С работой, короче, справлялся. Но в свободное время, особо, когда слушал компакт-диск Юры Лозы, мне вспоминался Ксюшин голос: "Ах, кто же мне ножки мои беленькие пощекочет?". И хотел увидать ее хоть раз. Как хотел, так и вышло.

Однажды шеф сказал мне:

— Валера, я тут с коллегами по бизнесу из Якудзы поспорил, что ты их каратиста положишь. Бабки большие, надо выступить с ним на боях.

Пацаны говорили, что Ксения любит, когда дерутся. И я понял, что она придет посмотреть, и согласился сразу.

Это был не простой китаец, которые в фильмах про кунг-фу летают с дерева на дерево, а японец. И был он мастер. Только прозвучал удар в гонг, а он уже бил меня своими кривыми ногами в нос и в пах. Но не больно. Мне вообще на это было плевать, я искал глазами своего шефа, чтобы рядом с ним увидеть Оксану, и когда увидел, ухватил китайскую обезьяну за жабры, поднял повыше и шмякнул о землю, и на всякий случай шею коленом прижал. Зал орал. Бесновался. А я не слышал, я смотрел на Оксану, и еще больше влюблялся. Шефа я с ней не заметил, может, пошел он навстречу, меня поздравлять. Может — не пошел, мне вдруг пофигу как-то стало. Я спустился в раздевалку. И вот я стою мокрый от пота, в трико, шнурок от борцовки зубами развязываю — узел запутался. И вдруг, входит Оксана. Одна. Обходит меня вокруг, говорит:

— А ты ничего, мне нравишься.

Упала борцовка на пол. Это я рот открыл.

— А пупсик говорил мне, что ты дегенерат.

Она подошла совсем близко. И лапку свою мне засунула под резинку трико:

— А за меня бы так драться стал?

Я молчу, соглашаюсь, значит.

И тут раздается со входа:

— Ты что тут делаешь, Ксюха! Опять за старое. Ах ты, коза!

Она вздрагивает, а я оборачиваюсь, вижу — папа стоит в дверях и все повторяет:

— Ах ты, коза! Ах ты, коза!

— Он сам, он сам! — кричит Ксюша.

— Не тронь, — говорю, и Оксану собой загораживаю.

А шеф меня ни с того, ни с сего спрашивает:

— У тебя родичи в Устюге есть? Или в Торжке?

— Уехал бы ты туда, — говорит. — Хотя нет, сначала дело одно сделай для меня.

И вот я здесь, в лесу. На 67 километре. Сижу на краю ямы. Я ведь понимаю все, только объяснить не всегда, вот, смогу. Некоторого, правда, совсем не понимаю. Спросить хочу. Я ведь пацан. И папа — пацан. Я пацан правильный. И папа — правильный. И Оксана правильная пацанка и детей будет рожать, воспитывать. Но почему? Почему? Да не напрягайтесь вы. Этот вопрос я уже не успею задать. Потому что слышу щелчок. Щелчок за спиной.