по колено в холодной воде, как тарковский,
я плююсь волосами и дымом на сильном ветру,
мне ползти по асфальту ладонями жёстко,
мне зализывать мясо до кости так важно в бреду.
безнадёжно хлебаю околоплодный ноябрь,
пьянею в прозрачном, прожигаю околосердце глотками,
отчего-то ритмично колеблется диафрагма:
токси/cause? лучше блевать с закрытыми глазами.
посмотрят искоса, скажут "плохо прорисована душой".
стряхну пепел, фыркну губами, улыбнусь матом, ведь мой бох:
блядский стук каблуков на тверской
это даже не трафареты женских шагов.
и все эти строфы, как харакири, как внутренности
в стерильном тазике: режешь честно, чтобы спасти
от убийства чужим лезвием, чтобы успеть посмотреть не зло,
как в замкнутой плошке плещется твоё бордо.
сова размахом крыльев упирается в стены:
ночь темна, сигареты кончились, стихи не пишуцца.
какими-то клёцками всё плавает под сплетением солнца,
стучится под рёбрами, а потом убегает по лесенке и смеётся
вскрываю грудину никого. не догнать. никто и не догоняет.
можно ножницами вырезать себя из картона
реальности, поджать колени и во избежание катастроф
сложиться в коробочку и замереть бетонно
до апрельских дождей не смотря на мою клаустроф.
|